чему, больше времени потеряем, грандиссимохалле. — Мануэло Коста усмехнулся: — Думаете, не понимаю, его убьете, а голубя немного спустя пошлете назад, будто из Канудоса летит. Нет, ничего у вас не выйдет. Вы у меня на глазах развяжете ему руки, когда отпустите, и если даже настигнут его в пути и даже смертельно ранят, он все равно успеет оторвать голову вашему голубю, хале… извините… грандиссимохалле. А мы тут зря прождем голубя назад.

Молчали великий маршал и полковник.

— Не пойму вас! — воскликнул Мануэло. — Ради важной тайны одним олухом поступиться не хотите, одного дурака жалко выпустить из рук, а на кой он вам! Возьмете Канудос, и опять угодит в ваши лапы, куда денется, вернете себе и его, и коня.

— Когда он вернется в этот ваш город один, там сразу смекнут, что тайный ход недолго останется тайным, и усилят охрану у выхода, — вскипел полковник Сезар. — И десяток ваших людей запросто перебьют всех наших солдат, будь их хоть тысяча, поодиночке перестреляют, высунуться из хода не дадут.

Соображение полковника показалось маршалу веским, он испытующе уставился на Мануэло.

— Мне ли вас учить, полковник?! — повысил голос и Мануэло, — Подползете ночью к каатинге и дадите по ней залп из всех тысяч ружей, каатинга пули не задержит, как вам известно, и перестреляете охрану; к тому же ход не такой узкий, как вы думаете, шесть всадников проедут рядом. Займете выход и цельтесь в кану-досцев — ружей у вас нет или стрелять не умеете? Один залп — и конец им.

Грандиссимохалле молчал.

— Ладно, не хотите — не надо, — сказал Мануэло, обращаясь к маршалу. — Давайте приступайте к вашим пыткам. От него, — он указал на Зе, — не то что слова, звука не услышите — отлично знаю, но и себя тоже знаю, как бы ни замучили, ничего не услышите, ничего, мой хале. Да, я сказал вам, что хочу избежать пыток, и думал, сговоримся, пожалеете мою семью, — это ж сущий пустяк для вас. Не хотите — не надо, посмотрим, какую тайну выколотите из меня, если доведете до отчаяния. — Мануэло яростно сверкнул глазами. — А что мне плевать на пытки, убедитесь сейчас — Мануэло перегнулся вбок, к сваленным в кресле орудиям пытки, и, приладившись, схватил стянутой цепью рукой какую-то железку, содрал со среднего пальца другой руки ноготь. — Нате глядите!

Презренье в глазах связанного Зе сменилось изумлением, но полковник и великий маршал все еще колебались.

— Чего стоите, Чикопотамо? — Мануэло гордо выпрямился. — Зовите палачей. Посмотрим, много ли добьетесь пытками, ждите — на серебряном подносе преподнесу тайну…

«Выпустить канудосца из застенка живым, невредимым! — Где слыхано — отпускать врага! Что я, дурак… — рассуждал маршал Эдмондо Бетанкур. — Но тайный проход под каатингой… Может, яд замедленного действия, нет… не выйдет — в рот ничего не берут… Неужели этому болтуну не развяжем языка? Поверить, что под пытками будет молчать? Кажется, тертый калач… Да, похоже, ничего не скажет, — не моргнув, вырвал себе ноготь… А этот связанный, видно, почище него… Но отпустить его в Канудос! Да еще оружие вернуть!»

— Думайте, думайте, великий маршал, — насмешливо улыбнулся Мануэло, — пока вы сомневаетесь, прикидываете в уме, теряете время, там, в Канудосе, веселятся. Знаете, как мы умеем проводить время — песни поем, стихи читаем, в реке купаемся, если охота, по вечерам на гитаре играем, пляшем, барабан рокочет…

У Бетанкура потемнело в глазах.

— Полковник, живо отправляйтесь в конюшню… Впрочем, нет, пока нет, пусть сначала уговорит своего дружка, сам вынешь у него воск из ушей, чтоб этот не успел шепнуть ему чего-нибудь. — Маршал тяжело шел к двери, бледный, удрученный, на ходу бросал указания. — А ты, малый, обожающий свою вшивую семью, — он в бешенстве обернулся к Мануэло, — учти, за вашим разговором тайно будут следить полковник и еще несколько других людей, только посмей шепнуть этому дерьму, дружку своему, что лишнее или дать какой знак, в адских муках выпустим из тебя кишки, ни на что не посмотрю, плевать хотел и на ход, и на все ваши тайны.

— Давно бы так, грандиссимохалле! — просиял Мануэло. — Теперь я спокоен за семью, другой заботы у меня нет.

— А что, если не уговорит его, грандиссимохалле? — озабоченно заметил полковник Сезар.

Задержался в дверях Эдмондо Бетанкур, смерил взглядом Мануэло, бросил раздраженно:

— Такой-то?! Уговорит, уговорит, хваткий тип…

Безжалостно, нещадно гнал коня лунной ночью Зе, гулко дробили копыта сияющее безмолвие, возмущенная тишина отлетала назад, но копыта все равно успевали на миг прибить ее к месту, так стремительно несся по взбудораженному простору первый среди вакейро, и напрягалась пронзенная звуками даль. В седле был Зе, на коне, и подковы высекали из кремнистой тропки косо хлещущие брызги искр, могуче мчался конь, резким перестуком отзывалась скованная ночным холодом земля, в Канудос спешил неведомо почему отпущенный пастух, и терзали его подозрения — за пазухой лежала секретная, очень важная якобы записка и жгла ему грудь… Покойно было от мачетэ в кармане сапога, не ныли больше жилистые руки, сбросившие цепи, и, весь подавшись вперед, он одинаково легко держал повод и кнут, не уставал в седле пастух, выросший на коне, но хмуро было лицо его, круто ходили желваки, и угрюм был взор, устремленный в облитый тусклым неверным светом простор… Дважды удалось ему сменить коня в пути, и без особой задержки — у Города ярмарок приметил группу каморцев верхами, был уже день, и он издали выбрал коня, на ходу скинул ошарашенного седока и перескочил в его седло, а уже у самой каатинги бесшумно подъехал к дозорному, пялившему глаза на грозные заросли, стукнул по голове и вмиг оказался на его коне, а каатинга развела перед ним ветви-щупальца, откинула их в сторону, и далеко позади остался выбитый из нагретого седла каморец.

Канудоса достиг глубокой ночью и постеснялся нарушить покой спящего города, спешился, отпустил взмыленного коня, пошел дальше… Тихо ткала монотонный шум река, тихо шагал Зе по пепельно-белому Канудосу мимо замерших глиняных домов…

И мимолетно не посмел глянуть Зе в сторону своей, ожидавшей его хижины, шел прямо к дому конселейро. Дверей в домах не было, и он встал у порога, деликатно кашлянув:

— Ты это, Зе? — спросил спокойный голос.

— Да, я.

— Войди.

Мендес Масиэл зажег лучину, в зыбком свете затрепетали неясные тени. И снова обернулся ко входу Мендес Масиэл, затенил глаза рукой.

— Кто там?

— Я, дон Диего.

— Чего ради побеспокоил себя?

— A-а, Зе вернулся… Не ожидал уж его. Вижу, кто-то идет к вам, час поздний… — И вкрадчиво попросил: — Если