Рассказ про Арбуза прервала Кристина. Возникла в комнате и сказала:

— Алик, я слышала, как ты Микки-Мауса переводил. Не мог бы ты мне помочь? А то у нас дома английского никто не знает, даже вот ни настолечко. Я в институте французский учу, а тут статья из американского журнала. Мне всего один абзац нужен…

Кристина была чересчур высокая, не очень красивая, но славная (может, потому, что Настина сестра). К тому же она меня назвала не Сашей, а по-дружески, Аликом.

— Но я, наверно, не потяну научный текст…

— Со словарем же! Попробуй, а?

Я пропотел над журналом и словарем почти час. Пришел Вячик, они с Настей опять сели за телевизор, запустили кассету с «Ералашем». Похохатывали там, в соседней комнате, а я все маялся. В конце концов на мониторе появилось вот что:

«Таким образом, наивно было бы считать, что анимизм есть лишь продукт древних верований. Он неизменно присутствует в большинстве нынешних религий. Логично предположить, что наши предки уже в эпоху первобытно-общинного строя интуитивно осознавали истину о бессмертии души и вечности человеческого духа. Истину, которая сейчас не вызывает сомнений у многих мировых величин науки».

— Уф… вот. Только не очень понятно…

— Спасибо, Аличек. По-моему, все понятно.

— Но я не перевел, что такое «анимизм». В словаре нет…

— А! Это вера в существование души и духа. Она зародилась в доисторическом обществе… У меня тема контрольной работы такая: «Анимизм как форма верования первобытных людей».

— А в чем отличие духа от души?

— Ну… Тут много тонкостей, я и сама до конца не разобралась… Дух — понятие более широкое, оно присуще не только человеку. Одухотворен весь мир. А душа — это сущность живой личности. И… ну, ее вечное информационное поле. Независимое от оболочки. Оболочка исчезает или меняется, а душа живет вечно…

Я вспомнил разговоры с бабушкой и недавние размышления при полнолунии. Спросил тихонько:

— А вы в это верите?

Кристина по-детски шмыгнула носом и ответила полушепотом:

— Ага… Мне кажется, что в какой-то точке вселенной все души однажды встретятся. Ну, по крайней мере, те, кто любил друг друга…

Настя заглянула в дверь:

— Что вы там шепчетесь? Тайны, да?

— Не мешай, у них роман начинается, — подал голос Вячик с явным ехидством.

— Да, начинается, — сказала Кристина. — А вам жалко? Вы тоже шепчетесь, может, у вас тоже…

— У нас не роман, а единство душ, — отозвался Вячик. Он, конечно, это просто так брякнул. Но получилось — будто поставил точку в беседе про анимизм.

К Стоковым я поехал на следующий день. Можно было заранее позвонить с автомата, но я не стал. Получилось бы, что напрашиваюсь в гости. А так — подарю игрушку и скорее обратно.

Я знал, что первоклассников отпускают домой рано. В двенадцать, ну в полпервого Соня должна быть дома. А может, Ивка уже вернулся или мама их не на работе — она дежурная медсестра и ходит в больницу через день. Если Сони нет, отдам подарок им: «Поздравьте именинницу за меня».

А если у них заперто, добегу до гимназии, разыщу первоклассницу Стокову там…

Открыл мне Ивка.

— Привет! — обрадовался я.

— Здравствуй, — тихо сказал он. — Заходи.

— Соня дома?

— На продленке она…

— Жалко. Ну, ты отдай ей мой подарок, когда придет… Вы, наверно, вчера ее день рождения отметили, да?

— Да нет, не отмечали мы. Так, поздравили…

— Ивка… Ты болеешь, что ли? Какой-то… не такой…

Он поднял глаза.

— Саша. Мы Митю похоронили. Неделю назад.

Господи Боже ты мой!.. Я сел тут в прихожей на что-то. Кажется, на пылесос в чехле. С паровозиком в руках.

Что сказать? О чем спросить? Чем помочь?

Разве тут поможешь! Разве утешишь…

Ивка молча стоял передо мной.

— Ивка… Когда его?

— Еще в сентябре. Почти сразу, как он туда прибыл. А привезли вот… недавно. В цинке… Не открывали, потому что… ну, он на мине подорвался…

Ивка не плакал. Видно, выплакал уже все слезы. Но говорил так, словно у него горло распухло.

— Чего боялись, то и случилось… Будто накликали… — Это он, наверно, повторял слова матери.

— А мама… она… — Я чуть не сказал: «Очень переживает?» Тьфу ты! Погано как — «переживает». Будто кошелек потеряла.

Ивка понял.

— Ну, она… старается при нас не плакать. А вот по ночам… Саша, пойдем в комнату. Чего здесь сидеть…

«Мне в школу надо», — чуть не сказал я. Невыносимо было. Казалось, тут воздух состоит из горя. Но уйти вот так сразу от Ивки я тоже не мог.

Разулся, бросил на пол рюкзак. Повесил куртку…

В комнате над обшарпанным пианино была приколота кнопками Митина фотография. Большая. С черной бумажной ленточкой на углу. Рядом висела его скрипка. И смычок. На скрипке блестел желтый блик. Невыносимо яркий. Горящая точка.

А Митя на снимке смеялся, смеялся…

— Ивка… А мы ничего и не знали.

— Мама хотела сообщить, да адрес ваш забыла. А телефона у вас нет… Да и все так случилось… неожиданно. Привезши…

Я кивнул. И все смотрел на снимок. Ивка сказал:

— Я сегодня в школу не пошел, голова заболела.

Я сел к столу. Покатал по его краю несчастный паровозик. Он заискрил.

— Вот, Соне привез. Не думал ведь…

Ивка чуть улыбнулся:

— Она обрадуется. Она теперь поменьше нас горюет. Ребенок все-таки.

Я чуть не завыл. Ивка с такой взрослой горечью сказал это «ребенок». Боже мой, а сам-то…

— А я тут уборкой занялся. Чего просто так сидеть…

— Давай помогу!

— Давай, — тихо отозвался он.

Мы пропылесосили половики, перемыли посуду, вытерли везде пыль. Говорили мало. Но все же Ивка рассказал, что на похоронах были военные, и какой-то офицер говорил речь, и солдаты три раза выстрелили в воздух из автоматов…

Потом я глянул на часы и понял, что успеваю лишь на третий урок. Или на четвертый.

— Ивка… Говорят, что никакая душа не умирает. В какой-то космической точке они все равно когда-нибудь слетятся вместе. Кто любил друг друга.

Он сказал серьезно:

— Хорошо бы.

А потом:

— Тебе, наверно, попадет за то, что опоздал.

— Не все ли равно?..

Только я вошел и двинулся к раздевалке, как навстречу (конечно же!) Клавдия Борисовна.