Потому что передо мной лежал отчет одного из его шпионов, посланных на Внешние острова. В нем содержались главным образом сплетни, слухи и обрывки подслушанных разговоров на корабле нарчески, возвращавшемся домой. Ничего особо полезного мне обнаружить не удалось, хотя упоминание о Бледной Женщине обеспокоило. Возникло ощущение, будто меня нагнала тень из прежней жизни и тянет ко мне острые кривые когти.

Я готовил себе чай, когда появился Чейд. Он отодвинул в сторону потайную дверь и с трудом протиснулся внутрь. Щеки и нос у него покраснели, и в первый момент я пришел в ужас, решив, что старик пьян. Держась за край стола, он опустился на мой стул и жалобно сказал:

– Фитц?

– Что такое? – спросил я, подойдя к нему.

Он посмотрел на меня, а потом ответил – слишком, на мой взгляд, громко:

– Я тебя не слышу.

– Что с тобой случилось? – спросил я снова, на сей раз громче.

Не думаю, что он меня услышал, но он ответил:

– Она взорвалась. Я работал над той смесью, ну, помнишь, я показывал, когда побывал у тебя в хижине? На сей раз сработало даже слишком хорошо. Она взорвалась!

Чейд поднял руки и погладил щеки и брови. Лицо у него было трагическим. Я сразу понял, что его беспокоит, и принес ему зеркало. Он тут же принялся себя разглядывать, а я отправился за тазиком с водой и чистой тряпицей. Чейд приложил к щекам влажную тряпку, а когда убрал ее, они приобрели относительно нормальный цвет. Однако большая часть бровей осталась на компрессе.

– Похоже, взрыв получился довольно сильный. Волосы у тебя тоже обгорели.

– Что?

Я знаком показал ему, чтобы он говорил тише.

– Я тебя не слышу, – жалобно повторил Чейд. – В ушах стоит такой звон, что мне вспомнились детство и отчим… Он был мастером давать оплеухи. Боги, как я его ненавидел!

Уже то, что Чейд о нем упомянул, говорило, как сильно он расстроен. Он никогда особенно не делился со мной воспоминаниями о своем детстве. Потом он принялся теребить уши, как будто проверял, остались ли они на месте, а затем стал затыкать их пальцами, и тут же убирал руки.

– Ничего не слышу, – снова заявил он. – Но лицо в порядке, так ведь? Шрамов, похоже, не останется.

Я покачал головой.

– Брови снова вырастут. А это… – Я слегка прикоснулся к щеке. – Похоже на солнечный ожог. Думаю, слух тоже скоро вернется.

У меня не было никакой уверенности, что так и будет, но очень хотелось надеяться.

– Я тебя не слышу, – простонал Чейд.

Я погладил его по плечу, пытаясь утешить, и поставил перед ним свою чашку с чаем. Прикоснувшись рукой к губам, чтобы привлечь его внимание, я спросил, медленно выговаривая слова:

– А твой ученик в порядке?

Я прекрасно знал, что он ни за что не стал бы проводить подобный эксперимент в одиночестве.

Чейд внимательно смотрел на мои губы, но, похоже, все-таки понял, о чем я спрашиваю, потому что ответил:

– Об этом можешь не беспокоиться. Я о ней позаботился. – Затем, увидев, как меня удивило местоимение женского рода, рявкнул: – Не лезь не в свое дело, Фитц!

Конечно же, он разозлился больше на себя, чем на меня. Если бы я не был так сильно встревожен, то не сдержался бы и громко рассмеялся. Она. Значит, меня сменила девушка… Я заставил себя не думать, кто она такая и почему Чейд выбрал именно ее.

Через некоторое время я убедился, что он меня слышит, но не слишком хорошо. Оставалось надеяться, что со временем слух полностью восстановится, что я ему и сказал. Он кивнул и помахал рукой, словно отгоняя мои слова прочь, но я видел в его глазах страх. Если он оглохнет, ему будет трудно оставаться советником королевы.

Мужественно пытаясь не обращать внимания на свою глухоту, Чейд громко спросил меня, видел ли я свитки на столе, а потом, что я такое сотворил со своим лицом. Чтобы он не кричал, задавая мне все новые и новые вопросы, я писал краткие ответы. Я сообщил, что случайно оказался в эпицентре драки, которая вспыхнула в таверне, а его слишком занимало случившееся с ним самим, чтобы мои слова вызвали сомнения.

Затем он написал на клочке бумаги: «Ты поговорил с Барричем?»

«Я решил, что лучше этого не делать», – ответил я. Чейд поджал губы, вздохнул и промолчал, но я понял, что он хотел бы сказать мне очень многое. Наверняка он еще вернется к этой теме, когда мы сможем нормально разговаривать.

Затем мы с ним занялись отчетами шпионов, обращая внимание друг друга на интересные места, хотя оба согласились с тем, что ничего полезного в них нет. Чейд написал, что надеется вскорости получить донесение от своего человека, которого отправил на Аслевджал с заданием проверить, насколько правдивы легенды о драконе.

Мне хотелось поговорить с ним о Дьютифуле и Олухе, но я решил отложить это до более благоприятного момента – не только из-за того, что он плохо слышал. Просто я и сам еще не до конца понял, насколько далеко мне удалось продвинуться и удалось ли вообще. Я решил, что завтра продолжу свои занятия с Олухом.

И тут я сообразил, что завтра уже практически наступило. Чейд, похоже, тоже. Сказал, что отправляется в постель, а когда придет слуга, чтобы его разбудить, то притворится, будто у него болит желудок.

Я себе такой роскоши позволить не мог и потому быстро вернулся в свою комнату, чтобы переодеться перед тем, как идти в башню Верити. По правде говоря, я боялся предстоящего урока, наверное, не меньше моих учеников. Голова у меня отчаянно болела, и я, прижимая одну руку ко лбу, другой кое-как развел огонь в камине и зажег свечи на столе. Порой мне не удавалось вспомнить время, когда у меня не болела голова из-за использования Скилла. Несколько мгновений я раздумывал, не сходить ли к себе за эльфовской корой, но отказался от этой идеи – впрочем, вовсе не из-за опасений, что кора притупит мои способности к Скиллу, просто теперь эльфовская кора вызывала воспоминания о дурацкой ссоре с Шутом. Нет. Больше никакой коры.

Я услышал шаги Дьютифула на лестнице за дверью и отбросил все посторонние мысли. Он закрыл за собой дверь и подошел к столу. Я тихонько вздохнул – он держался так, что мне сразу стало ясно: мальчик меня не простил.

– Я не хочу заниматься Скиллом вместе с дурачком, – заявил он, забыв поздороваться. – Должны же быть еще люди, наделенные Скиллом. – И тут он на меня посмотрел. – Что с твоим лицом?

– Я подрался, – коротко ответил я, давая ему понять, что больше все равно ничего не скажу. – А теперь насчет твоих совместных занятий с Олухом. Он единственный известный мне кандидат. Больше я не знаю никого.

– Не может быть. А ты организовал поиски других?

– Нет.

Прежде чем я успел еще что-нибудь сказать, Дьютифул взял со стола фигурку на цепочке.

– Что это? – спросил он.