В 1888 году была образована Шотландская лейбористская (трудовая) партия, и в 1890–х годах независимые трудовые партии стали возникать во всех британских городах. Профсоюзное движение также значительно закрепило успех и вызвало немалое сочувствие у британцев после серии забастовок, которые оказались в центре внимания нации, — самой известной из них стала забастовка 1888 года в восточном Лондоне, которая была организована на спичечной фабрике «Брайант энд Мэй», где работали одни женщины. Уже на выборах 1892 года Кейр Харди впервые завоевал для лейбористов место в парламенте, а в 1893 году на собрании в Брэдфорде, созванном в поддержку забастовки пожарных, было торжественно объявлено об основании общенациональной Независимой лейбористской партии. Необходимость в парламентском представительстве еще острее дала о себе знать в 1901 году, когда лорды–судьи пригрозили оштрафовать железнодорожные профсоюзы за экономический ущерб, причиненный забастовкой их членов. Чтобы не допускать впредь принятия таких решений, тред–юнионам требовалось стать частью законодательной власти.

Пока представители верхних слоев общества терзались страхами о том, что будет, если дать британским рабочим гарантии человеческих условий труда, доступ к образованию и избирательные права, пролетариат, руководствуясь собственным пониманием положения, попросту брал дело в свои руки. Профсоюзы, в противовес другим общественным институтам, были учреждениями открытыми и демократичными, и их представители являлись, как правило, людьми дальновидными, трудившимися на благо многочисленных членов союзов и сообществ. Однако многие трудящиеся не просто стремились к более высокой зарплате и лучшим условиям жизни. Они создавали организации и посылали представителей в парламент потому, что хотели жить в ином обществе — в обществе, где социальные привилегии и благородное происхождение не означали автоматически причастность к управлению страной. Поколения, взращенные индустриализацией, не связывала древняя сельская иерархия и представление о том, что сквайру всегда лучше знать. Как и их предкам в XVII веке, этим людям требовалось общество, признающее и защищающее достоинство простолюдина. Именно эта потребность, а вовсе не сочинения политических философов, легла в основание доктрины либерального социализма.

Слово «социализм» приобрело со временем столько значений, что почти утратило первоначальный смысл. Однако для наших прадедов — для многих из них — социализм был способом мировоспрития и надеждой на будущее. В самом элементарном смысле социализм описывает такое состояние общества, в котором все находится в общем владении, и тем самым он противоположен либерализму, для которого ключевым элементом общественной организации является частная собственность. Однако на Западе социализм на протяжении последнего столетия существовал в рамках либеральной демократии и потому начал означать нечто более сложное — нечто вроде распределения и управления капиталом, землей и средствами производства в интересах всех. В отличие от научного социализма Маркса, который видел историю как процесс, ведущий к идеальному государству рабочих (см. главу 16), либеральный социализм был порожден рабочим классом в ответ на реальную ситуацию и изначально питался вековой потребностью каждого человека в уважении, достоинстве и общности с себе подобными. Муниципальный социализм. пустивший корни во многих частях Европы, являлся практическим фактом, а не воплощением теоретической конструкции; ремонт дорог, образование, санитария, парки, библиотеки, художественные галереи, музеи, трамвайные линии, больницы, телеграф, водо- и газоснабжение — все эти услуги обеспечивал муниципалитет на благо всех горожан. Для многих людей Запада социализм заменил христианскую религию в ее роли великого источника надежды на лучшую жизнь.

До сих пор шла речь преимущественно о британском опыте индустриализации и политических реформ, но через аналогичные процессы пришлось пройти всем индустриальным странам Запада. Конечно, разные европейские традиции произвели на свет довольно несхожие типы промышленной экономики — например, ничего подобного потрясению основ сельского быта, вызванному британскими огораживаниями, во Франции, Германии, Италии или Нидерландах не было. Но один аспект нового образа хозяйствования отразился на жизни всей Европы. К середине XIX века стало очевидно, что правительства не могут наблюдать со стороны, как индустриальное государство развивается «по законам», — что им придется вмешаться, чтобы ввести экономику в определенные рамки. Национальноегосударство, которое изначально складывалось как аппарат сбора налогов и ведения войн, в результате индустриализации обрело новую категорию обязанностей и полномочий. Если наполеоновская Франция показала, каким образом можно добиться эффективной организации национального государства, то промышленное развитие сделало такую организацию необходимой. Фокусом каждого западного общества стала централизующая и направляющая роль национального правительства. Индустриализованное национальное государство, неразрывно связанное с национальной экономикой, для политиков и простых граждан Европы превратилось в источник уверенности, безопасности, гордости и благосостояния — после определенного момента развития всякий чувствовал необходимость принадлежать к нации. Индустриализация и национализм навсегда переплелись между собой.

В остальной Европе наследие французской революции и наполеоновских войн ощущалось куда более непосредственно, чем в Британии. Большая часть континента была оккупирована французскими войсками и побывала под властью того или иного наполеоновского режима — парадоксальным результатом этого периода стал рост заинтересованности европейцев в гражданских правах и возникновение острой потребности в государстве, которое способно защитить свой народ от иноземного вторжения. Когда в 1815 году французская армия была расформирована, а марионеточные режимы низложены, многие жители Рейнского союза. Савойи, Венеции, Неаполя и самой Франции не спешили с ликованием встречать прежних правителей. Наполеон дал им новую властную и административную систему — в Италии, к примеру, он провел земельные реформы и учредил представительное правление. — а печатные машины Европы уже наводнили континент политическими трактатами, в которых объяснялись преимущества свободы, равенства и «прав человека». Кроме того, французы смогли предъявить миру могущество нации, сплоченной на основе общего языка, культуры и поголовной вовлеченности в государственные дела.

Помимо наглядного руководства к действию, в результате наполеоновских завоеваний Европа обрела и гораздо менее сложное геополитическое деление — от 300 с лишним политических образований, существовавших до 1789 года, к 1815 году осталось лишь 38. Однако эти образования не просто превосходили своих предшественников по размерам, принципиальная разница заключалась в том, что вместо династических прав монарха посленаполеоновские государства основывались на этническом единстве. Возникшему этническому государству в течение следующего столетия было суждено стать стандартом западной цивилизации.

Процесс, начатый Наполеоном, продолжался по мере того, как созданные им государства–сателлиты объединялись в этнические политические общности. Явственнее всего обозначил происходящие перемены 1848 год, когда восстания прокатились по улицам крупных городов Франции, Германии, Австрии, Венгрии и Италии. Поводы для недовольства были самыми разнообразными: где‑то толпы восставших требовали политических прав, где‑то — национального суверенитета, где‑то —смены правительства, где‑то —просто снижения цен. К тому времени неурожаи и экономический спад осложнили жизнь европейцев во многих регионах, и если голод в Ирландии выделялся на общем фоне как поистине ужасное бедствие, то в меньшей степени недостаток продовольствия в городах ощущался повсеместно. Как бы то ни было, сигналом для вольнолюбивых европейцев вновь послужили новости из Парижа—в 1848 году король Луи–Филипп вынужденно отрекся от власти в пользу новой республики, которая немедленно даровала право голоса всему совершеннолетнему мужскому населению. Итальянцам, полякам, немцам и венграм были нужны те же права — в государстве, подотчетном таким же, как они сами, простым гражданам.