верной наперсницей, мадемуазель Потен. Для этого достаточно было передать им свой разговор с Вальдо и благородное, хоть и эксцентрическое решение последнего начать суровую, полную лишений жизнь вместо поисков приключений, которые он сам осудил.

Маргарита слушала его, держась внешне спокойно, как если бы шла речь о деле, вовсе до нее не касающемся; но она отнюдь не была опытной притворщицей, и майор, тактично сделав вид, будто ничего не замечает, отлично понял, как живо занимает ее предмет их беседы, хоть она и старалась Это скрыть.

Меж тем барона Олауса уложили в постель, и он, казалось, успокоился. На вопросы наследников врач, как обычно, подчиняясь полученному приказу, отвечал весьма уклончиво. Им было известно, что почитаемый и любимый дядюшка вернулся домой таким слабым, что его пришлось внести в долг, раздеть и уложить в постель, как ребенка; но, по словам врача, это было всего лишь легкое недомогание, которое скоро пройдет, как уже бывало. Юхан распорядился, чтобы игры и забавы продолжались без помех. На восемь часов вечера был назначен спектакль марионеток. Доктор Стангстадиус мог бы, разумеется, раскрыть всем, насколько серьезно состояние барона; но, едва воротившись с охоты, он поднялся в обсерваторию замка, дабы погрузиться в изучение такого феномена, как «сухой туман», который он приписывал, возможно, не без оснований, вулканическим испарениям, идущим с озера Веттерн.

По-настоящему встревожен был только Юхан. Врач отправился переодеться и закусить и оставил его наедине с больным. Юхан решил воспользоваться этим и узнать, в своем ли уме барон.

— Ну как, барин? — спросил он со свойственной ему фамильярностью, которой он бесстрашно злоупотреблял, имея на это достаточно веские причины. — Неужто мы на Этот раз помирать будем? Неужели ваш старый Юхан не вырвет у вас этакой славной усмешечки, означающей: «Плевать мне на болезнь! Я еще сам схороню всех болванов, которые надеются, что меня уже черти забрали»?

Барон сделал тщетную попытку изобразить эту торжествующую усмешку, но вместо нее получилась угрюмая гримаса, сопровождаемая глубоким вздохом.

— Вы меня слышите? — продолжал Юхан. — Это уже кое-что.

— Да, — ответил барон слабым голосом. — Но мне на Этот раз очень плохо! Этот осел доктор…

И он попытался показать Юхану руку.

— Он вам пустил кровь? — сказал тот. — Он считает, что это спасло вас. Будем надеяться; только надо, чтобы вы сами того хотели… Вы ведь знаете, единственное наше лекарство — это ваша воля, способная творить чудеса!

— Ее уж больше нет!

— Воли-то, у вас? Пустое! Коли вы такое говорите, это означает, что вы чего-то очень хотите, а чего — я вам сейчас сам скажу: вы хотите, чтобы этих двух или трех итальянцев…

— Да, да, всех! — подхватил барон, внезапно оживившись.

— То-то же! — продолжал Юхан. — Я знал, что сумею привести вас в чувство! Доказательство вы видели?

— Бесспорное…

— Почерк Стенсона?

— И подпись… Все подробности!.. Странно, странно… Но сомнений нет…

— Где оно, это доказательство?

— В моем охотничьем кафтане.

— Не нахожу.

— Плохо ищешь. Там оно. Все равно! Слушай: мне худо… Стенсона в башню!

— Сейчас?

— Нет, во время представления.

— А остальных?

— Потом.

— Их тоже в башню?

— Да… Предлог…

— Проще простого. Среди пожитков этих скоморохов найдут золотую вещицу. Ясно, они ее украли.

— Хорошо.

— А если они что-то заподозрят? Если не придет ни настоящий Христиан, ни подставной?

— Где они?

— Кто их знает, в таком тумане! Я дал приказ следить, но час тому назад в Стольборг еще никто не воротился, хотя он оцеплен со всех сторон.

— Тогда… что будешь делать?

— Коли не станет доказательства, иначе говоря — бумаги и человека, который вам ее отдал, не станет и Тайны. Раз Христиану Вальдо ничего не известно.

— А ты уверен?

— Вот мы его поймаем и расспросим.

— По не поймали же!

— Может быть, и поймали… Я сейчас сам отправлюсь в Стольборг проверить.

— Ступай скорее… А что, как он откажется явиться вечером в замок?

— Тогда в Стольборг пойдет капитан Химера и прихватит с собой…

— Отлично. Адвокат?

— Я ему заранее скажу, что вы его требуете к себе. Только надо все предусмотреть… Что, если он ослушается?

— Это докажет…

— Что он заодно с вашими врагами. Что тогда?

— Тем хуже для него!

— Опасно, его все знают!

— Не трогать его; пусть только не лезет не в свое дело.

— Не знаю, удастся ли. Попробую. Сейчас пойду в Стольборг и суну в мешок, который навьючат на осла, ваш золотой кубок. Это послужит предлогом; только может подняться шум, Христиан-то драчун, а от Стольборга досюда — рукой подать.

— Тем лучше! Быстрее удастся заткнуть ему рот…

— Майору и лейтенанту полюбился этот шут. Надо удачно выбрать время. В замке будет играть духовой оркестр, а снаружи пустим фейерверк, хлопушки, шутихи…

— Хорошо придумано!

— Как вы себя чувствуете?

— Лучше… И даже что-то вспоминается… Постой-ка, Юхан… Я ведь снова видел это лицо… Но где же? Постой же, говорю! Неужто пригрезилось? Проклятие! Не могу… Юхан, рассудок отказывает мне… В голове мутится, как позавчера.

— Ладно, не тревожьте себя понапрасну, я-то уж разберусь, это мое дело. Ну, успокойтесь, вы справитесь с этим припадком, как и с предыдущими. Я сейчас пришлю вам Якоба.

Юхан вышел. Барон, обессилев после утомительной беседы, упал без чувств на руки Якоба. И врач, которого поспешили позвать, с трудом привел его в сознание. Затем его охватил приступ лихорадочной энергии.

— Подите прочь, доктор, — сказал он. — Мне тошно смотреть на вас… Рожа у вас противная… У всех такие рожи… А он, говорят, хорош собой; только это ему не поможет. После смерти быстро становишься безобразным, не так ли? А что, если я умру до него?.. Не завещать ли ему мое богатство?.. Бот была бы потеха! Но если я выживу, ему придется умереть, тут уж ничего не поделаешь! Ну-ка, отвечайте, доктор, вы думаете, что я помешался?

Барон еще несколько мгновений бормотал что-то бессвязное, потом впал в горячечное забытье. Было шесть часов вечера. Приглашенные сели за чай и легкую закуску, предшествующую ужину.

Мы весьма сожалеем о том, что нам столь часто приходится усаживать читателя за стол, но если мы пропустим хоть одну трапезу, мы отклонимся от истины. Мы вынуждены напомнить читателю, что но обычаю в Швеции полагается есть и пить каждые два часа, и в прошлом веке никто не нарушал этого обычая, тем более в зимнее время и в сельской местности.

Прелестные женщины могли похвалиться изрядным аппетитом и не становились от этого менее поэтичными в глазах поклонников. Бледность и темные круги под глазами не были в моде. Яркий, нежный румянец, сиявший на лицах