— При чем тут это? — удивилась я. — Ответь мне сначала на вопрос. Ведь я сделала все так, как ты мне сказал. Я все отдала. И Вася меня просил об этом по телефону. Ты сказал, что вечером он будет дома… Скажи мне, что случилось.

— Скажу, не волнуйся, — ответил медленно Шмелев. Он дьявольски улыбнулся. — Сначала покажи мне свою попочку. Я хочу посмотреть, остался ли след.

Наши глаза встретились. Лучше бы я на него не смотрела. Потому что каждый раз, когда он смотрит на меня, я теряюсь. И не способна ему сопротивляться. Наверное, он обладает какой-то бесовской энергией.

Я встала из-за стола и повернулась к мужчине спиной.

— Ну, показывай, — поторопил он меня. — Подними платье и спусти трусики.

Я сделала это и застыла перед мужчиной, дрожа от обиды и возмущения. Опять я оказалась так безнадежно слаба…

— Ага, — сказал он, оглядывая и ощупывал мою ягодицу. — След остался. Очень хорошо. Теперь я потушу свою сигарету о другую ягодицу. Только стой смирно.

— Нет, — взмолилась я, оборачиваясь. — Не надо… Это так больно… Так больно.

Я еще постеснялась сказать, что это, кроме всего, еще и унизительно. Ужасно унизительно. Это даже сильнее физической боли, когда мужчина гасит окурок о твою попку…

— Пожалуйста, — умоляла я и чуть не плакала.

— Стой смирно, — сказал строго Шмелев. — Отвернись и стой смирно. Чем скорее я это сделаю, тем скорее расскажу тебе про твоего мужа. Понятно?

Я кивнула и всхлипнула.

— Ну, лошадка, не тряси задом, — произнес Шмелев, хлопнув меня по бедрам. Я замерла. Чего стоили эти мгновения — вот так стоять и ждать этого…

Он потушил сигарету. Я взвилась и завыла. Отойти я не смела, только перебирала ногами на месте, точно настоящая кобылка.

— Ну вот, — сказал удовлетворенно Шмелев. — Теперь можешь трясти задом сколько угодно. Если тебе так легче. Одевайся.

Я натянула трусы. Ожог болел нестерпимо.

— Сидеть ты сейчас все равно не сможешь, — сказал Шмелев. — Так что становись на колени слушать. Давай вот сюда.

Я послушно встала на колени рядом с его стулом. Он трепал мои волосы и гладил залитое слезами лицо.

Я стояла на коленях молча, опустив голову к его ногам и только иногда, вздрагивая, трогала рукой обожженную ягодицу. Там все жгло и зудело.

— Я решил не звонить, — сказал Шмелев. — Я решил сам заехать туда и сказать ребятам, чтобы они отпустили Васю. И я приехал. Он лежал в той же комнате, что и ты в свое время. Я туда не заходил. Я разговаривал с парнями в другой комнате, в той, где телефон. Наверное, Вася сумел развязать себе руки. И он услышал мой голос из соседней комнаты…

Бедняга, он подумал, что это я приехал его спасать. Он, наверное, так ждал помощи от меня, несчастный интеллигент. Чему вас всех только учили в ваших поганых институтах… Надо же понимать жизнь.

Шмелев философски покачал головой и добавил:

— Надо знать твердо, что человек — человеку волк… А он, дурашка… Вдруг выскочил из комнаты и бросился ко мне. «Шмелев, — кричит. — Шмелев, я здесь, вот он я… Хватай их, вот этих, они меня мучили». И все такое… Лежал бы, как его положили, на полу. И не рыпался бы… И все было бы хорошо. Его уже везти к метро собирались. А так, конечно…

Шмелев замолчал. Я подняла голову и столкнулась с его глазами. Он смотрел на меня и продолжал гладить по голове.

— И что же? — спросила я, замирая от предчувствия. Потому что я уже читала ответ в глазах Шмелева…

— Что было дальше? — я почти крикнула это.

— Дальше его пришлось пришить, — спокойно сказал Шмелев. — Не оставлять же мне было его в живых, сама понимаешь. Он не пережил бы такого с моей стороны. Заложил бы. Или еще что другое сделал. Я не мог оставлять в живых человека, который стал бы моим врагом. Зачем мне это было нужно?

Он надавил мне на голову потому что я попыталась встать с колен и заставил стоять по-прежнему.

— Это было вынужденно, — сказал он. — Он сам виноват. Полез зачем-то. Сидел бы тихо…

— Как вы его убили? — только спросила я. И сама удивилась, как это такое слово слетело с моих губ.

— Ножом, — ответил Шмелев.

— Ты сам его убил?

— Нет, не сам, — ответил он. — Руки марать неохота было. Мои парни постарались. Искромсали его, как куклу.

Он произнес эти слова с явным садистским удовольствием, а я задрожала от ужаса.

В ту ночь со мной случилась истерика. Шмелев ушел раньше этого. Он только сказал мне, чтобы я ничего не предпринимала и что он сам объяснит мне, как теперь нужно поступать.

— Потому что, — сказал он, беря меня за грудь и выворачивая, по своему обыкновению, сосок. — Потому что ты должна действовать грамотно в этой ситуации. Понимаешь? Ты три дня не сообщала никому об исчезновении твоего мужа. Из квартиры пропали все ценные вещи… Куда?. Все эти вопросы тебе зададут в милиции. Если ты не послушаешься моих советов, то вообще окажешься главной виновницей его гибели. Убийство супруга в корыстных целях… Вот так это называется в суде. Так что сиди дома и жди моего звонка. Я позвоню утром.

Я выслушала его, ничего почти не соображая. На меня нашел какой-то столбняк. Я поняла только, что мне грозит опасность и что она исходит от Шмелева. Но что если я буду его слушаться, то он поможет мне…

Не знаю, почему я ему доверяла. Не знаю. А может быть, мне просто больше некому было доверять. Или я чувствовала себя настолько погрязшей в этом деле, что не смела и помыслить о том, чтобы действовать самостоятельно.

Наверное, я с самого детства была несамостоятельной девочкой. Я нуждалась в том, чтобы меня опекали и обо мне заботились. И указывали, что я должна делать в том или ином случае.

Сначала это были родители, потом муж — такой серьезный и положительный. Теперь это Шмелев…

Когда он ушел, со мной случилась настоящая истерика. Вообще, я не истеричная особа. Но тут я не могла бороться с обстоятельствами, которые обрушились на меня.

Я каталась по полу гостиной и кричала. Я плакала и била посуду со стола. Я хватала тарелки, бокалы, которые расставила, ожидая Васю и била их об пол. Я разорвала на себе одежду…

Наверное, именно так восточные женщины плачут об убитых.

Наверное, это участь женщин — оплакивать убитых. И мертвых вообще. Может быть, женщина — это носительница смерти. Как сказано в