Еще большим проявлением недальновидности оказалось то, что ведение войны было переложено на АРВ лишь наполовину. То есть американские сухопутные силы выводились, а стратегия усиления карательных воздушных ударов (или, как их называли, отрицательное подкрепление) сохранялась. Оставив в стороне решение внутренних проблем, надо признать, что вывод сухопутных войск имел бы смысл, только если бы цель, с которой он осуществлялся, сразу же обнародовали.

Вывод боевых подразделений — необычный способ выиграть войну или хотя бы проложить путь к приемлемому урегулированию. Если уж процесс запущен, его не так просто остановить, и, подобно эскалации войны, он сам себе придает импульс и по мере сокращения сил становится все более необратимым. Горько осознавать, что американские военные увидели в этом процессе помеху достижению успеха, а поскольку они не слишком верили во «вьетнамизацию», то даже достижение разумного урегулирования считали маловероятным. Этот шаг стал необходимостью, поскольку идея о том, что войну можно вести, не вызывая общественного недовольства, оказалась иллюзией. Вполне очевидно, что, несмотря на все свои трезвые расчеты, Никсон и Киссинджер пали жертвами еще одной иллюзии. Оказывается, они считали, что вывод сухопутных сил можно осуществить, не ослабляя уже пошатнувшийся моральный дух Южного Вьетнама и не подтвердив в очередной раз, что Север обладает непреклонной решимостью. Случилось, разумеется, и то и другое.

В глазах противника снижение уровня военной активности не является свидетельством твердых и решительных намерений, а скорее наоборот, как в случае с отходом генерала Хау в Филадельфию в годы войны за независимость США. Американские колонисты увидели в этом отходе определенную тенденцию, что помогло им изгнать британцев, и когда в Америку прибыла «Миротворческая комиссия Карлайла», у них, как известно, уже не было потребности с ней договариваться. Ханой получил точно такое же послание. Когда в июне 1969 года Никсон обнародовал программу вывода войск и когда в августе первый контингент численностью 25 тысяч военнослужащих отплыл на родину, северовьетнамцы поняли, что противоборство закончится в их пользу. Им надо было только продержаться во что бы то ни стало. Словно в знак признания этого факта, в сентябре того же года, после полувековой борьбы с империалистами, скончался Хо Ши Мин.

Между тем, план Никсона не учитывал, что причиной недовольства в самих Соединенных Штатах было нечто большее, чем страдания, вызванные потерями; что у многих людей возникло ощущение: эта война не является справедливой, и они стали по-другому воспринимать свою страну; и что хотя возвращение войск на какое-то время ослабит протесты, следствием войны останутся эти, гораздо более глубокие чувства, а по мере продолжения участия в боевых действиях они будут только усиливаться.

Пребывая в полной уверенности, что американцы, как и французы, проиграют войну у себя дома, Ханой оставался непреклонным. Испытывая раздражение и разочарование, Соединенные Штаты перешли к тактике «отрицательного подкрепления». Были разработаны планы, получившие различные названия: «Ожесточенный удар», «Главный удар» и «Ноябрьская альтернатива». Вводилась блокада, минировались гавани, реки и прибрежные воды, разрушались дамбы, а Ханой выбрали в качестве цели для ковровых бомбардировок. «Я не могу поверить, что у такой крохотной, третьеразрядной страны, как Северный Вьетнам, нет предела прочности», — заметил Киссинджер в ходе планирования воздушных ударов. Он оказался прав в том, что у всего есть предел прочности, который определяется степенью необходимого воздействия силы. Из-за возражений гражданских аналитиков, утверждавших, что предложенные меры не смогут в значительной степени снизить возможности Севера сражаться на Юге, и опасений пробуждения того, что Киссинджер называл «дремлющим зверем общественного протеста», осуществление плана «Ноябрьская альтернатива» отложили.

Неистовая «вьетнамизация» преследовала целью удвоение численности АРВ и полное оснащение ее бронетехникой, кораблями, самолетами и вертолетами. Она включала поставки более миллиона винтовок М-16,40 000 гранатометов, 2000 тяжелых минометов и гаубиц. Несмотря на отправку 10 тысяч офицеров, пилотов, механиков и аналитиков разведки АРВ за рубеж для обучения передовым методам ведения боевых действий, время было упущено. Благодаря этому процессу, Южному Вьетнаму удалось лишь на некоторое время укрепить свои позиции, причем главным образом потому, что Вьетконг так и не оправился от потерь, понесенных в ходе Новогоднего наступления. Однако перспектива вывода 150-титысячного контингента американских войск, намеченного на 1970 год, и дальнейшего продолжения этого процесса делала ситуацию похожей на гонку между «вьетнамизацией» и эвакуацией.

Между тем, протестное движение вовсе не дремало и не шло на убыль. Организованный в октябре 1969 года «День вьетнамского моратория» с требованием «немедленного мира» ознаменовался антивоенными демонстрациями по всей стране. Сто тысяч человек собрались в бостонском парке Коммон, чтобы услышать призыв сенатора Эдварда Кеннеди вывести до конца текущего года все сухопутные войска, а в течение еще трех лет, то есть до конца 1972 года, вывести все единицы ВВС и вспомогательные подразделения. На плакате, который нес демонстрант в Сан-Франциско, было написано: «Проиграйте войну во Вьетнаме — верните парней домой». В качестве ответа на мораторий президент в своем обращении к нации взывал к «молчаливому большинству», которое, как он сказал, его поддерживает, и пообещал завершить вывод войск в соответствии с расписанием (конкретные сроки которого не были установлены) и «закончить войну так, чтобы мы могли выиграть мир».

Впрочем, если «молчаливое большинство» и существовало наяву, оно в основном проявляло равнодушие, тогда как протестное движение было активным, красноречивым и, к сожалению, в основном состояло из людей, которых Никсон в своем опрометчивом и едва ли чем-то оправданном обращении к протестующим студентам назвал «бездельниками». Состоявшийся в ноябре второй «День вьетнамского моратория» собрал 250 тысяч демонстрантов в Вашингтоне. Наблюдая за событием с балкона, генеральный прокурор Джон Митчелл, который прежде был партнером Никсона по законодательной деятельности, подумал: «Это напоминает русскую революцию». Эта мысль точно отражает восприятие правительством антивоенного движения. Отрицая тот факт, что оно является вполне правомерным выражением недовольства граждан страны политикой, от которой значительные массы населения призывали отказаться, правительство считало эти протесты проявлениями злого умысла и подрывной деятельности. Именно такое отношение привело к появлению при Никсоне «списка врагов».

Поскольку недовольство выражалось через прессу и разделялось заметными представителями правящей элиты, Никсон воспринимал его как заговор с целью уничтожить лично Ричарда Никсона как политического деятеля. Он считал, что этот заговор организован «либералами», которые, по мнению президента, пытались уничтожить его как политика еще во времена Элджера Хисса. Раздраженный, а зачастую и разъяренный протестами Киссинджер (о чем свидетельствуют его мемуары) относился к ним как к фактору, который мешает проведению внешней политики, и как к неприятному, но неизбежному атрибуту демократии, который приходится терпеть, но который не должен оказывать влияние на серьезных государственных деятелей. Недовольство народа политикой ни о чем ему не говорило, даже когда это недовольство высказала делегация преподавателей, с которыми он работал в Гарварде. Оно не заставило президента прислушаться к требованиям людей с улицы и вспомнить о конституции, от имени которой он действовал. Ни Никсон, ни Киссинджер не услышали в антивоенных протестах убедительных доводов. Как и настойчивые требования реформ, которые отовсюду доносились до слуха римских пап эпохи Возрождения, антивоенные протесты не уведомляли о том, что срочное изменение курса отвечает интересам самих правителей. Поэтому и в том, и в другом случае позитивной реакции не последовало.