В Вашингтоне министр и госсекретарь действительно начали с дела «Данилофф — Захаров». Разговор был жестким, но деловым. В тот же день Шеварднадзе встретился с Рейганом, который, вопреки своему обыкновению, ни разу не улыбнулся и говорил только о Данилоффе. Потом Шульц с Шеварднадзе вернулись в Госдепартамент. В Стокгольме была уже полночь и стрелки часов были остановлены, когда у них состоялся «приватный разговор» о Стокгольмской конференции. Как пишет в своих воспоминаниях американский госсекретарь, переговоры там «приближались к успешному завершению, за исключением нескольких важных вопросов. Шеварднадзе и я обсуждали их в частном порядке и договорились о посланиях, которые каждый из нас пошлет своим переговорщикам».[176]

Но все это мы узнали потом, а сейчас я вертел в руках эту загадочную бумагу, мучительно соображая, как поступить. Дипломаты, однако, люди дисциплинированные. Поэтому, вернувшись на Конференцию, я поймал посла Берри и сказал, что по итогам встречи наших министров в Вашингтоне получил указание вступить с ним в контакт. Берри ответил, что получил такое же указание. Мы постояли и разошлись. На этом наш контакт окончился.

После часового перерыва, когда я ездил в посольство и разговаривал с Берри, торг возобновился. Как— то вяло Запад предложил 3 инспекции. Я сказал, что согласен. Наступила тишина. Цитрон буквально сверлил меня взглядом. Откровенно говоря, у меня было сильное желание сказать 310 танков, и почему — то была уверенность, что НАТО в конце концов согласилась бы. Но такой обманный финт навсегда подорвал бы мое реноме переговорщика. Поэтому я произнес:

— Хорошо, в этом случае Советский Союз готов пойти на параметр уведомления в 300 танков.

Ликования не было. Еще не веря, что нам удалось договориться, мы с удивлением смотрели друг на друга — неужели все? На всякий случай решили перепроверить самих себя.

— Параметр уведомления: 13 тыс. человек и 300 танков.

— Параметр приглашения наблюдателей: 17 тыс. человек.

— Квота инспекции: 3 инспекции в год.

Все сходилось. Почти три года потребовалось, чтобы поставить последнюю точку на Стокгольмской конференции.

Теперь все бросились по посольствам сообщить о достигнутой наконец договоренности. А меня ждал у дверей кабинета генерал Татарников с черной папкой: опять личная телеграмма от Ахромеева. Маршал просит ни в коем случае не идти более чем на 3 инспекции. Мелькнула мысль: а с чего вдруг? Не иначе, как в Москве решили дать согласие на 4 инспекции.[177] Но долго размышлять времени не было — требовалось срочно доложить, что директивы выполнены и по инспекции, и по уведомлениям, даже с запасом.

А потом снова на Конференцию — теперь надо было разработать до мельчайших деталей сценарий завтрашнего заключительного заседания. Сбоев на нем быть не должно. Договорились, однако, довольно быстро о такой последовательности событий:

— Председатель спрашивает о консенсусе по Документу Стокгольмской конференции. В соответствии с правилами СБСЕ все решения в его рамках принимаются единогласно. Поэтому прежде, чем спрашивать о консенсусе, надо удостовериться, что он действительно существует — иначе провал.

— Затем председатель зачитывает согласованные заявления председателя.

— После этого делегации делают оговорки или интерпретирующие заявления в отношении принимаемых документов.

— И только потом председатель предлагает приступить к открытому заседанию, на котором будут выступать делегаты.

Но на этом наш рабочий день, а вернее ночь, не закончился. Только около 12 мы вернулись в посольство на Мариеберг и еще до трех часов готовились к завтрашнему заседанию. А всю ночь напролет на Конференции сидели группы экспертов, которые тщательно сверяли переводы на все шесть официальных языков СБСЕ.

* * *

В 6 утра 21 сентября снова на ногах. На нашем внутреннем заседании делегации надо еще раз проверить готовность, обсудить сегодняшнее выступление. В половине восьмого с Конференции вернулся наш ведущий переводчик Андрей Грошев. Всю ночь с американскими коллегами они сверяли русский и английский тексты. Все вроде бы нормально.

Последнее пленарное заседание возобновило работу в 9.00 в Культурхьюсете. Шведский посол Лидгардт от имени трех групп государств представил согласованный Документ Стокгольмской конференции. Председатель спросил, есть ли замечания, и внимательно осмотрел зал. Стояла гробовая тишина. Жозе Куатильеро ударил председательским молотком по столу — Документ принят.

После этого начались интерпретирующие заявления и речи. Ничего нового в них не было. Мы сделали заявление, что в дальнейшем Советский Союз имеет в виду поставить на Конференции вопросы уведомления о самостоятельных учениях ВВС и ВМС, ограничения масштабов военных учений и охвате уведомлениями территории всех государств — участников Конференции. Тут явно подразумевались Соединенные Штаты. Но никаких эмоций это на Конференции не вызвало. Вопросов можно ставить сколько угодно. Другое дело, что из этого получится.

Позднее в холле посол Берри как бы невзначай поинтересовался:

— С чего вдруг ты сделал заявление об охвате мерами доверия всех участников европейского процесса?

Я пожал плечами и начал говорить о равенстве прав для всех. Хотя, откровенно говоря, и сам толком не знал, почему вдруг этим утром я получил указание сделать такое заявление. Скорее всего, это была своего рода плата: военные, уступив нажиму Горбачева по параметрам, настояли сделать такое заявление.

Потом пили шампанское, веселились, поздравляли и принимали поздравления. Конференция успешно завершилась. Кто мог бы это представить три года назад? Вот уж поистине «нежданное дитя» –первое соглашение времён горбачёвской перестройки.

Пожалуй, впервые за много недель я ушел домой к семи часам и расслабился — просто сидел и смотрел телевизор. Показывали различные программы новостей — «Время», «БиБиСи», «СиНН». Во всем мире с ликованием отмечали успех в Стокгольме, кроме Москвы — очевидно, на телевидение еще не поступило указание.

Неожиданно около десяти часов вечера раздался телефонный звонок. Это снова был «референтурщик».

— Для Вас срочное, из Москвы.

Тут я не выдержал и буквально застонал: «Ну что там еще?» И тут «референтурщик», славившийся своей педантичностью и аккуратностью, наверно, впервые нарушил самую святую инструкцию — зачитал мне телеграмму по телефону: Горбачёв благодарит за проделанную работу, которая заслуживает самой высокой оценки.