– Если вы пытаетесь успокоить меня, вам это плохо удается.

– Говорю же, у меня ничего не выходит.

– Ну, по крайней мере, теперь вы не лжете. – Я сажусь рядом с ним на диван.

– Хотите правду? – говорит Оливер. – Я понятия не имею, купятся ли присяжные на мою защиту. Мне страшно. Я боюсь проиграть дело, боюсь, что судья со смехом выгонит меня из зала суда как полного мошенника.

– Мне тоже все время страшно, – признаюсь я. – Меня считают матерью, которая никогда не сдается. Думаю, я раз сто оттаскивала Джейкоба от края пропасти. Но иногда по утрам мне хочется накрыться одеялом с головой и не вылезать из постели.

– Обычно по утрам мне хочется того же, – говорит Оливер, и я сглатываю улыбку.

Мы откидываемся на спинку дивана. Синеватый свет уличных фонарей превращает нас обоих в призраков. Нас больше нет в этом мире, мы зависли над его краем.

– Хотите услышать кое-что действительно печальное? – шепчу я. – Вы мой лучший друг.

– Вы правы. Это действительно печально. – Оливер улыбается.

– Я не то имела в виду.

– Мы все еще играем в «чистосердечное признание»? – спрашивает он.

– Разве мы этим занимаемся?

Оливер трет между пальцами прядь моих волос и говорит:

– Я думаю, вы прекрасны. Внутри и снаружи. – Потом наклоняется вперед совсем чуть-чуть, закрыв глаза, вдыхает запах и отпускает мои волосы.

Они падают мне на щеку. Я ощущаю это всем нутром, будто меня ударили шокером.

Не отшатываюсь.

Не хочу.

– Я… не знаю, что сказать, – произношу я запинаясь.

Глаза Оливера загораются.

– «Из всех забегаловок во всех городах мира она вошла в мою»[34], – цитирует он и тянется ко мне медленно, давая понять, что сейчас будет, и целует меня.

Мне нужно быть с Джейкобом, по решению суда. Я уже нарушаю правила. Так какая разница – одним больше, одним меньше.

Оливер нежно прикусывает зубами мою губу – на вкус он сладкий как сахар – и мурлычет мне в ухо:

– Желейные бобы. Мой самый большой грех. После этого.

Я закапываюсь пальцами в его волосы – густые, золотистые, непокорные.

– Оливер… – выдыхаю я, и он запускает руку мне под майку. Его пальцы ложатся на мои ребра. – Я вполне уверена, что тебе нельзя спать со своими клиентками.

– Ты не моя клиентка, а к Джейкобу меня влечет гораздо меньше, – отвечает он и стягивает с меня кардиган.

Кожа у меня горит. Не помню, когда в последний раз кто-нибудь обращался со мной так, будто я бесценный музейный экспонат, который ему разрешили потрогать.

Мы кое-как опускаемся на диван. Голова моя откидывается в сторону вместе с лучшими намерениями, когда губы Оливера смыкаются на моем соске. И вдруг я утыкаюсь взглядом в глаза Тора.

– Собака…

Оливер поднимает голову и восклицает:

– Исусе! – встает, подхватывает Тора под мышку, как футбольный мяч. – Тебе не повезло, приятель. – Открывает кладовку, кидает на лежащую там подушку горсть собачьего корма в виде косточек, сажает на нее Тора и закрывает дверь.

Когда он поворачивается ко мне, я втягиваю в себя воздух. Его футболка успела затеряться где-то между диванными подушками. Плечи у Оливера широкие и сильные, талия узкая, брюки сидят низко на бедрах. Он обладает той легкой безыскусной красотой юности, которая дается без усилий, и те, кому она дана, не понимают, как им повезло.

Я же, с другой стороны, лежу на продавленном диване в тесной комнатенке со своими веснушками, морщинами и пятнадцатью фунтами лишнего веса, рядом с ревнивым псом, запертым в кладовку…

– Не надо, – тихо произносит Оливер, когда я пытаюсь снова завернуться в кардиган. Он садится на край дивана рядом со мной. – Или мне придется убить Тора.

– Оливер, ты можешь иметь любую девушку, какую захочешь. Любую девушку своего возраста.

– Знаешь, что такое молодое вино? Виноградный сок. Есть вещи, которых стоит ждать.

– Этот аргумент звучал бы более убедительно, если бы кое-кто не прикончил только что баклагу лимонада…

Оливер снова целует меня.

– Заткнись ты к черту, Эмма! – дружелюбно хамит он и кладет ладони на мои руки, лежащие на животе.

– Так было всегда. – Слова звучат тихо и теряются где-то на его плече.

– Это потому, что ты ждала меня, – говорит Оливер, снова распахивает мой кардиган и целует меня в ключицу. – Эмма, все в порядке? – спрашивает он во второй раз за эту ночь.

Только теперь я отвечаю «да».

Надо было мне избавиться от большой двуспальной кровати. Есть что-то жутко угнетающее в том, чтобы заправлять каждое утро только одну ее половину, так как вторая всегда остается нетронутой. Я никогда не переступала линию Мэйсона – Диксона[35] в своем браке и не спала на половине Генри. Оставляла ее для него или кого-нибудь другого, кто займет его место.

Этим другим оказывался Тэо во время грозы, когда ему было страшно, или Джейкоб во время болезни, когда я хотела приглядывать за ним ночью. Но себе я говорила, что мне нравится иметь свободное пространство на всякий случай. Что я могу растянуться хоть вдоль, хоть поперек кровати, если мне так вздумается, а сама всегда спала, сжавшись в комок на своей половине, как неразвернувшийся побег папоротника.

Вот почему, наверное, так приятно, когда розовые пальцы утра прикасаются к простыне, которой где-то посреди ночи накрыл нас Оливер, и я понимаю, что он прильнул ко мне запятой: колени подоткнуты под мои, а рука лежит у меня на талии.

Я шевелюсь, но Оливер, вместо того чтобы отпустить, прижимает меня к себе крепче.

– Сколько времени? – бормочет он.

– Полшестого. – Я поворачиваюсь к нему лицом; на щеках и подбородке у него щетина. – Оливер, послушай.

Он приоткрывает глаза:

– Нет.

– Нет, ты не хочешь слушать? Или нет, ты не Оливер?

– Я не собираюсь слушать. Это не была ошибка, и это не был просто один раз, типа какого черта мы это сделали. И если ты продолжишь спорить со мной по этому поводу, я заставлю тебя прочитать, что написано мелким шрифтом в подписанном тобой соглашении, а там ясно сказано, что сексуальные услуги адвоката включены в стоимость.