– Это уже решено. Мы давно подозревали там гнездо высшего западника, – ответила настоятельница. – Туда можно отправить только сестру, способную жить без плодов. Я верю, что ты не откажешь мне, дочь. Ты еще раз послужишь Матери.

– Не такой службы ждет от меня Мать.

– Ты не согласишься ни на что, кроме новой поездки в Инис. Ты оставила там свое сердце. За Вратами Унгулуса ты вспомнишь, кто ты есть.

– Я и так знаю, кто я! – рявкнула Эда. – Не знаю только, как это, пока меня не было, мы здесь разучились видеть дальше носа.

Наступившее молчание показало, что она слишком далеко зашла.

Настоятельница долго разглядывала ее, застыв, как бронзовое изваяние.

– Еще раз откажешься исполнять свой долг, – наконец заговорила она, – и мне придется снова лишить тебя плаща.

Эда не находила слов. Ее насквозь пробрал холод.

Настоятельница скрылась за дверью своей комнаты. Кассар, уходя, послал дрожащей Эде горестный взгляд.

Такое древнее и такое тайное общество требует тщательного управления. Теперь Эдаз дю Зала ак-Нара знала, каково чувствовать, что тобой руководят.

Как возвращалась к себе, она не запомнила. Шагнула на свой балкон, вцепилась в перила. Апельсиновое дерево было прекрасно, как всегда. Внушало трепет своим совершенством.

Настоятельница не помешает падению Иниса. Растерзанные внутренними распрями, страны Добродетели станут легкой добычей плотского короля и драконьего воинства. Этого Эда допустить не могла.

На тумбочке у ее кровати еще осталось солнечное вино. Она допила все, что осталось, – лишь бы унять яростную дрожь. Осушила чашу и отчего-то засмотрелась на нее. Повертела в руках, оживляя мелькнувшее воспоминание.

Двойной кубок. Древний символ рыцаря Справедливости. И ее потомков.

Род Венц.

Потомки рыцаря Справедливости. Они взвешивают чаши вины и невиновности, поддержки и противостояния, добродетели и порока. Верные слуги короны.

Чашники?

Игрейн Венц никогда не одобряла Обрехта Льевелина. Ее люди в ночь, когда бежала Эда, заняли Королевскую башню – якобы для защиты Сабран.

Эда сжала перила. Лот прислал из Карскаро единственное предупреждение. «Берегись Чашника». Он искал пропавшего принца Вилстана – того, кто заподозрил руку Веталды в убийстве королевы Розариан.

Не Венц ли избавилась от Розариан Беретнет, оставив править Инисом ребенка?

Королеву-ребенка, нуждающуюся в направляющей руке. Такую юную, что Венц могла лепить из нее что хотела.

Поразмыслив, Эда решила, что догадка верна. Ее так ослепляла ненависть к Комбу, так хотелось видеть в нем причину всех бед Иниса, что она упустила самое очевидное объяснение.

«Как просто, – сказал тогда Комб, – сложить вину за все зло к моему порогу».

Если это все Венц, тогда и Розлайн замешана. Быть может, ее верность королеве погибла вместе с ребенком. Возможно, все семейство Венц метит на место Сабран.

А Королевская башня в их руках.

Эда заметалась в темноте. Даже во влажной духоте Лазийской пущи у нее стучали зубы.

Если Эда вернется в Инис, в обители ее проклянут: забудут ее имя, вынесут смертный приговор.

Но не возвратиться в Инис – значит бросить на произвол судьбы все страны Добродетели. Изменить всему, что Эда считала добром, что воплощала для нее обитель. Ее верность принадлежит Матери, а не Мите Йеданье.

Надо следовать огню своей души. Огню, который подарило ей дерево.

От мысли о неизбежном у нее разрывалось сердце. Губы стали солоны. Слезы стекали по щекам и срывались крупными каплями. Она здесь родилась. Здесь она своя. Всю жизнь она мечтала только о красном плаще. О том, с которым предстоит расстаться.

Оставив его, она продолжит труд Матери. Закончит начатое Йонду.

Аскалон. Без этого меча нет надежды на победу над Безымянным. Его искали красные девы. Его искала Калайба. Тщетно.

Но у них не было приливной жемчужины.

Ветви магии притягиваются друг к другу, как и к своему подобию.

Жемчужина, несомненно, из стеррена. Аскалон должен ей отозваться, а жемчужина, в свою очередь, отзовется только Эде.

Эда с болью в горле взглянула на дерево. Упала на колени и стала молиться, чтобы ее решение не оказалось ошибкой.

Аралак отыскал ее утром, когда в жемчужно-голубом небе уже горело солнце.

– Эдаз.

Она обратила на него воспаленные от бессонницы глаза. Его язык наждаком прошелся по щеке.

– Друг мой, – сказала Эда, – мне нужна твоя помощь. – Она обняла ладонями его голову. – Помнишь, как я выкармливала тебя щенком? Как о тебе заботилась?

В его янтарных глазах словно солнце вспыхнуло.

– Да.

Он, конечно, помнил. Ихневмоны не забывают вскормившей их руки.

– Среди сынов Саяти есть один человек. Его зовут Артелот.

– Да. Это я его сюда принес.

– Ты хорошо сделал, что спас его. – Она проглотила комок в горле. – Прошу тебя, когда зайдет солнце, выведи его из обители к устью пещеры в лесу.

– Ты уходишь.

– Так надо.

У него раздулись ноздри.

– Будет погоня.

– Потому мне и нужна твоя помощь. – Она погладила ему уши. – Узнай, где настоятельница держит жемчужину, что унесла из моей комнаты.

– Дура. – Он толкнул ее носом в лоб. – Без дерева ты увянешь. Как все сестры.

– Значит, увяну. Лучше так, чем бездействовать.

Он фыркнул, проворчал:

– Мита носит жемчужину на себе. Она вся ею пропахла. Морем.

Эда закрыла глаза:

– Я что-нибудь придумаю.

Морская волна залила берега Пухового острова. Часы, когда дрожь земли не давала читать, Тани коротала со старцем Варой.

Вара, конечно, свое занятие не бросал. Он бы и среди конца света нашел способ не расстаться с книгой.

Когда отхлынула вода, настала пугающая тишина. Все лесные птицы лишились голоса. Тогда ученые принялись разбираться, что натворило землетрясение. Из людей почти никто не пострадал, только двоих толчком сбросило с обрыва. Море не вернуло их тел – зато день спустя выбросило на берег другое.

Тело дракона.

Тани вместе со старцем вышла перед закатом взглянуть на безжизненного бога. На железной ноге Вара с трудом одолевал ступени, поэтому спускались они очень долго, но он твердо решился идти, а Тани не захотела его оставлять.

Они нашли скорчившуюся на песке молодую сейкинскую дракану с раскрывшейся в смерти пастью. Птицы уже исклевали ее блестящую чешую, и кости окутывал туман. Тани, увидев это, задрожала и отвернулась, сломленная горем. Она впервые видела труп дракона. Ничего ужаснее быть не могло. Они было решили, что юную богиню растерзали в Кавонтае и сбросили в море останки, – Тани помертвела при мысли о великой Наиматун, – но тело оказалось нетронутым: все чешуи, зубы и когти на месте.