Однако куда рыпаться?

Со мной Кастрыкин норова не выказывал, осведомился о течении оперативных дел в моем ведомстве, я ему о делах бодро поведал, описав их таким образом, что через пять минут он некомпетентно запутался в их круговерти и хитросплетениях, после чего, ясен хрен, сделал для себя вывод не соваться в паутину борьбы с криминальными группировками и сообществами, предоставив это скользкое дело профессионалам.

– Нам нужны звонкие результаты работы, – выслушав меня, устало подытожил он, и стало понятно, что первый раунд столкновения с высокопоставленным дилетантом я выиграл без труда.

Он, конечно же, ничего не ведал ни об оперативных комбинациях, ни о тонкостях внедрения в банды, ни об агентурных играх, ни о стратегических направлениях деятельности криминальных сфер, ни о вербовке в их ряды новых солдат, ни о ежедневно меняющейся обстановке во взаимоотношениях их лидеров, ни о разделах рынков влияния, внутренней конкуренции и внешнего доминирования в криминальных сообществах…

И когда я выходил из его кабинета, уяснил спиной: рад бы он меня сожрать, сменив на свою шестерку, да и наговорили ему обо мне пять куч навоза на дюжину телег, но кем меня заменить? Питерским новичком, должным годы пропахать, прежде чем врастет в столицу с ее таинствами, особой от иной России атмосферой и историей, знакомой и родной мне, но никак не пришельцам с серых невских просторов.

С другой стороны, я не очень-то и обольщался своей неуязвимостью и незаменимостью, уясняя с каждым днем, что логики в действиях нового начальства обнаруживается немного, а спесивых скоропалительных решений – немерено.

В качестве показательной жертвы в образе зажравшегося от внебюджетных щедрот коррупционера окончательно погорел Филиппенко, ибо на его политический труп решили вылить дополнительную бочку бензина.

Прецедентом явилось охотхозяйство, основанное им при поддержке и попустительстве ушедшего в безвластие Коромыслова, ныне прислуживающего в шефах безопасности какой-то компании, ведающей дорожными ремонтными работами.

На совещании у Кастрыкина новый командующим тылом Евграфьев, вращая своими белесыми буркалами, с напором и с идейным негодованием поведал поникшему собранию о чудовищном должностном цинизме в самой философии возведения подобного объекта и воззвал к служебному расследованию, изучению источников финансирования стройки и привлечению к ответственности всех причастных к данной несообразности лиц.

Я с тихой грустью припомнил самонадеянного краснорожего Филиппенко, с энтузиазмом изыскивающего средства на трактор и лошадей во благо своего отдохновенного пребывания среди березок и осин у мангала с шашлыком, дымком над баней и выскакивающими из ее парной, дабы остудить сочные телеса, зарумянившимися девками…

– И существует подозрение, что этот якобы общественный объект господин Филиппенко намеревался приватизировать, используя свои личные связи в органах местной власти! – проникновенно доложил Евграфьев, нахмурив свою жирную физиономию и подняв палец вверх внушительно. – Интересно, куда смотрела служба нашей собственной безопасности?

Сидевший напротив него начальник службы, друг Филиппепко, сначала зарделся стыдливо, а потом ощутимо побледнел.

Кастрыкин посмотрел на него убедительно – вскользь, но с опасным, ничего хорошего не сулящим прищуром.

Шлюпин, томящийся по правую руку Кастрыкина, сосредоточенно поджимал губы, послушно кивая головой, как сонная лошадь. Каким-то чудом, видимо, по угодничеству своему в Администрации, чьи наказы воспринимались им как глас Всевышнего, он получил прежнюю должность первого заместителя шефа. То, что строительство охотхозяйства активно развивалось при его руководстве управлением, в вину ему никто не ставил. Наверняка он оправдался Коромысловым, кому как заместителю министра, учредившего данное сомнительное предприятие, не мог противоречить сообразно субординации. Да и представить себе желчного скучного Шлюпина, сухого и серого, как зачерствелое полено, в процедурах охоты, бани и развлечений с распутными девушками было сложнее, нежели монахиню, заглянувшую на дискотеку.

К ответу привлекли Абрикосова, ибо через его лавочку шли деньги на возведение загородных хором, но тот с легкостью отбоярился от всех наветов: у него общественный фонд, средства перечислялись сообразно официальным письмам, подписанным Коромысловым по целевым назначениям, за что он был награжден именными часами и официальной благодарностью как начальника управления, так и министра, так что какие, ребята, претензии?

Кастрыкин, без труда уяснив, что средства на баню, лошадей и трактора поступали в фонд силами оперативных служб, трудно задумался, но затем, сделав целесообразный для себя вывод, вопрос о праведности финансовых источников выпрямлять в восклицательный знак не стал и оставил непотопляемого Абрикосова в своем хозяйственно-общественном активе.

Да кто бы и сомневался в таком решении!

А вот под Есиным почва закачалась зыбко и угрожающе.

Он находился на самой хлебной, определяющей и регулирующей многие интересы позиции, вожделенной для неисчислимого роя алчных конкурентов, и все теперь зависело от одного простого вопроса: сумеет ли он договориться с Кастрыкиным или нет?

Но и я, и сам Есин полагали: прямые и откровенные переговоры недопустимы. Новый шеф, проповедующий пускай голословные, но непререкаемые в его присутствии уложения о недопустимости коррупции, мог использовать любую возможность в склонении его ко взяточестничеству как предлог категорического увольнения любого его вербовщика из органов.

Действовать на полутонах? Но как? Тем более что стоило Кастрыкину сменить Есина на своего человека? А далее – оставив прежний аппарат сотрудников, кто в расчете на стабильность своих должностей сольет весь компромат на прежнего шефа, принудить его, аппарат, работать в прежнем режиме, переведя на себя все связи с коммерсантами… Задача трудоемкая, но несомненно решаемая.

Есин, которому благоволила Администрация, в устойчивости своего положения конечно же полагался на нее, как и Шлюпин, да и я, обзаведшийся там прочными связями. Но в какой-то момент, когда я зашел к Кастрыкину по вопросу, касающегося интересов мэра города и за благополучное решение вопроса в пользу мэра походатайствовал, жердь за командным столом, подняв на меня стеклянные зенки, презрительно вопросил:

– А что вас заставляет соблюдать столь либеральную позицию?

– Мы могли бы обойтись разъяснительной работой… – пожал я плечами. – Люди допустили ошибки, да. Но за их спиной репутация градоначальника…

– А кто он такой, этот градоначальник? – на злобном выдохе продолжил он. – Ну?

Я предусмотрительно промолчал.

– Он – кто? Бог или царь? – давил он вопросами, упираясь в меня стылым взором. – Вот… – Не глядя, указал длинным пальцем на портрет, висящий за его спиной. – Вот там – мой начальник. У которого этих мэров под ногтем… Вы идите к себе, посчитайте, сколько городов в России… Свободны.

Ну, и я пошел себе. Не города подсчитывать, а постараться понять, как неожиданно поскользнулся и как выгляжу отныне в глазах Кастрыкина, дав ему подтверждение в своих связях с коррупционно-разложенным руководством столичных чиновных деятелей, ненавидимых им. То ли – по справедливости, то ли – из зависти к их доходам и к капиталу. Я их тоже не очень-то жаловал, но кто бы я был без них в свое время? При том же Сливкине…