– Да, но так называемые мудрость и радость – это исцеление – придут не от Церкви.

– И что? Да кому какое дело, от Церкви они придут или нет, ежели все-таки придут?

Домино нахмурилась так, что щеки ее увеличились в размере едва ли не вдвое.

– Ты по-прежнему не понимаешь? Доктрине просветления суждено прийти со стороны пирамид. То есть из Среднего Востока. А это означает ислам. Дева Мария подразумевает, что ислам преуспеет там, где христианство потерпело неудачу. Кому какое дело? Да всему западному миру должно быть дело, и какое! О скрытом смысле этого высказывания даже задумываться страшно.

– Ну что ж, от души надеюсь, что все это – не нытье никчемного неудачника, нет? – Целое стадо саркастических замечаний уже изготовилось было бежать врассыпную из его гортани, но Свиттерс прикусил язык и обратил лавину вспять. Ему не хотелось обижать Домино, притом глаза у него слипались, и продолжительного диалога он отнюдь не жаждал. – Послушай, – промолвил он, – пророчества можно интерпретировать и так, и эдак; всегда есть шанс, что вы чего-то упустили…

– Ты думаешь, мы не…

– Да, я знаю, что вы с Красавицей-под-Маской били в этот гонг вот уже долгие годы, но все равно вы вполне могли неправильно истолковать ту или иную подробность. Не поэтому ли вы хотели, чтобы я взглянул на текст своим решительным, твердым, налитым кровью взглядом? Это я-то, от чьих беспрецедентных прояснений определенных пассажей в «Поминках по Финнегану» немели целые залы, битком набитые странствующими журналистами и сомнительными международными предпринимателями? Л ишь дай мне поспать с этой мыслью, возлюбленная сестрица. Прошу тебя, дай мне поспать.

С этими словами Свиттерс задул ближайшую к нему свечку, поцеловал разочарованную монахиню и уютно угнездился между коврами.

– А ты заметила, – осведомился он затихающим, ласковым голосом, прежде чем захрапеть, – что в наши дни никто уже не рассказывает сказок про дрему?

Надо думать, дрема не пожалел на нашего героя усыпляющего песочка из своих запасов, потому что, когда тот наконец проснулся, небо полнилось синевой, а Домино в постели не было. Секретный конверт и предательская баночка с вазелином тоже исчезли, хотя из его левой теннисной туфли торчал листок с английским переводом третьего пророчества. Его часы показывали восемь; значит, в Сиэтле пробило одиннадцать и был канун Рождества. Вообще-то он собирался позвонить бабушке пораньше, но хотя сейчас было поздновато – наверняка Маэстра уже легла, – отказываться от своего намерения Свиттерс не стал. Затаив дыхание, он набрал номер, страшась, что трубку, чего доброго, снимет Сюзи, – и обескураженный тем, что скорее всего нет.

– Чего надо? И чтоб мне без глупостей, – заворчал сонный голос.

– Это поздравление с праздничком, исполненное любви, тепла и радости, – пропел Свиттерс.

– Ты! – буркнула Маэстра. – Могла бы и сама догадаться. По-твоему, если Сайта Клаусу вздумалось родиться на свет, так почтенной старой женщине уже и отдохнуть не нужно? Ты, чего доброго, следующий раз позвонишь мне в полночь четвертого июля,[242]дабы заверить в своей преданности тому, что осталось от флага. – Смягчившись, так и быть, Маэстра осведомилась о его здоровье и местонахождении. – Правды от тебя, конечно, все равно не дождешься. – И пожаловалась, что он, Свиттерс, торчит черт знает в каких блохастых землях, на нее, Маэстру, «забивает», рискует собственной шкурой, да еще и врет на каждом шагу, когда ни малейшей необходимости в этом уже нет. – Можно с треском выгнать парня из ЦРУ, но вот ЦРУ из парня уже не выбьешь…

– С Рождеством тебя, Маэстра.

– Хе! С Рождеством тебя, никчемный ты бездельник. Я по тебе соскучилась. И малышка Сюзи тоже, в силу какой-то необъяснимой причины. Кто, как не ты, забил бедному ребенку голову всякими непристойностями и сбил ее с пути истинного. Она на праздники в Сакраменто укатила. Бога ради, который сейчас час? Этот милый капитан Кейс то и дело звонит, справляется, как мы там. Уж он-то не ждет до полуночи в канун Рождества. О'кей, хочу знать еще одну только подробность. Ты все еще раскатываешь в этом своем жалком увертливом креслице?

– Нет-нет, что ты. Я встал на ходули.

На другом конце провода воцарилось долгое молчание хотя, слыша дыхание собеседницы, Свиттерс знал доподлинно: старушка вовсе не задремала.

Молчание Маэстры, по всей видимости, оказалось заразительным: тем утром в оазисе царила непривычная тишина. Вскорости из записки, прикрепленной к двери его комнаты, Свиттерс узнал, что Красавица-под-Маской довольно неожиданно объявила день индивидуальных молений, в течение которого вся община постится и хранит молчание. «Отлично, – рассудил про себя Свиттерс. – Атмосфера для размышлений над этой фатимской безделушкой самая что ни на есть подходящая».

Но… такая ли уж это безделушка? Рильке, поэт, чьи стихи некогда в Беркли помогали ему подниматься с постели по утрам, писал: «Будущее входит в нас, дабы преобразиться в нас задолго до того, как оно наступит». А Сегодня Суть Завтра, с его корнем видения, позволил Свиту взглянуть своими глазами на взаимопроникновение реальностей и хронологий. Так что, положа руку на сердце, Свиттерс никак не мог отрицать, что теоретически пророчества возможны. Другое дело, что большинство их просто-таки насквозь провоняли истерией, эзотерикой, наивностью и надувательством, и фатимские предостережения не то чтобы вовсе свободны от этой вопиющей фигни. И тем не менее…

И тем не менее значительная часть того, что она (будь то Пресвятая Богородица или пастушка-шизофреничка) предсказала в своем трехчастном прогнозе, безусловно, сбылась. Это, конечно, немного – но этого довольно, чтобы со всей серьезностью отнестись к оставшимся заявлениям.

Та часть, что Свиттерса обнадеживала (хотя он ни за что не признался бы в том, что нуждается в надежде), а Домино, похоже, ранила в самое сердце, повествовала о счастливом преображении человечества (или скорее некоторой его части – элиты), сигнал к которому подаст не Церковь и не Кремль, но земля пирамид. Домино полагала, что это предвещает торжество исламского мировоззрения, победу магометанской метафизической системы над установлениями и метафизикой Иисуса Христа. Однако Свиттерс не был в этом так уж уверен. Он то и дело возвращался к материалу, извлеченному из сетей для Красавицы-под-Маской, – насчет того, что король Германос построил пирамиды как хранилища для откровений и тайн древних мудрецов. Нет, спорить на свою «беретту» или на диск с мелодиями из бродвейских шоу он бы не стал, но было у него такое ощущение, что именно в этих мистических, астрологических и алхимических текстах, известных как «герметические сочинения», а вовсе не в учении Корана (и уж конечно, не в догме, в которую превратили впоследствии это учение, исказив его до неузнаваемости), те, кто останется в живых, отыщут подсказку, как достичь и поддержать бытие мудрое и радостное. В конце концов, герметические сочинения происходят из пирамид – да, собственно говоря, только благодаря им пирамиды и возникли, – в то время как всякая связь между пирамидами и исламом неубедительна и натянута, сводится лишь к географии и вообще возникла постфактум.