— Пошли, — позвал я.

Алиса покачала головой. Я удивился.

— Ты не пойдешь?

— Мне страшно, — Алиса обхватила руками худые плечи. Я вдруг заметил, что пиджак на ней висит, будто вздёрнутый на слишком узкой вешалке.

— Ты просто замерзла. Подожди меня. Я быстро.

— Не ходи! — вдруг крикнула она. — Не ходи! В прошлый раз было также.

— Но я обещал себе больше не прятаться. Я могу видеть.

— Не ходи…

Голос Алисы исчез, будто прикрыли дверь.

Я обернулся. Дом стал другим. Он превратился в дом, где ещё давно жила тётка отца, куда мы приезжали летом и проводили там лучшие месяцы.

Нижняя его часть была каменной, верхняя — деревянной. В доме всегда было много гостей, в сенях сладко пахло сеном, а может быть, особой паклей, которое муж моей двоюродной бабки, дядя Слава, забивал щели между брёвен.

Я зашёл внутрь. Дом оказался другим или тем же, но в другое время. Это был заброшенный дом, из которого ушла жизнь. Я стоял на втором его этаже. Перекрытия провалились и ходить можно было по узким балкам между окнами. В пустом окне горела вывеска «Вавилон Страхования».

Я услышал смех. Нет, это был не смех, а отзвук тягучей ноты, разбавленной переливами, похожими на звон стеклянных трубочек в кухне маминой подруги. Звук пролился в прорехи балок балок и стало непонятно, слышу ли я его или только думаю, что слышу.

Я прошёл до фасадной стены и увидел в ней проход, будто дом продолжался дальше. Я узнал белую дверь с рифлёным стеклом — дверь кухни в родительской квартире. Я любил прижаться к этому стеклу в жаркий день лбом, оставляя следы, за которые меня ругала мать. Ещё я любил смотреть через стекло: кухня позади него казалась разноцветной и ломанной.

Я приоткрыл дверь и сразу увидел их. Родители тихо разговаривали за столом. Я затаился. Если они увидят меня, отец скажет в шутку, мол, тоже мне, шпион нашёлся, а мать крикнет: «Ну-ка марш в постель, время полдесятого».

Который час? Разве кромешная тьма бывает молочного оттенка? Нет ни тьмы, ни света, как нет и времени. Стрелки часов на стене смотрят в разные стороны и качаются, словно крылья парящей чайки.

Я слышал их голоса и видел, как жестикулирует отец.

В руках он держал листок. Тот самый исписанный мной тетрадный лист, который так напугал мою маму, что она потащила меня через полгорода к бородатому врачу, который задавал смущавшие меня вопросы и подарил тяжёлый напёрсток.

— Откуда он это взял? — говорила мать, прижимая губы платком.

— Это просто фантазии, — отец хотел успокоить её, но был встревожен сам.

Его неуверенность передавалась матери. Она встала и отвернулась к окну.

— Это же какое-то чистосердечное признание. Ты посмотри на формулировки!

— Почерк его, — говорил отец. — Где ты нашла?

— Он засунул под ковёр.

— Может быть, это у них шутка такая? Может быть, они в сыщиков играли?

— Но зачем писать именно так? Это… Это же… Ну, мерзко. Откуда он знает?

Теперь я стоял прямо у стола. Вернее, стоял я по-прежнему где угодно, но видел стол так, будто находился прямо над ним. Я заглядывал отцу через плечо.

— Не дёргай руками, — сказал я ему на ухо. — Читать невозможно.

Отец положил лист бумаги на стол. Я прочитал строку, написанную крупные детским почерком, состоящим из кривых палочек:

«МЫ СНАЧАЛА ИГРАЛИ, А ПОТОМ Я ЕГО УБИЛ. А ГОЛОВУ ВЫКИНУЛ В МОРЕ».

Ниже до конца листа всё было исписано закорючками, в которых угадывалась одна и та же фраза: «Я ЕГО УБИЛ».

Я сидел напротив отца. Он смотрел на меня с сожалением.

— Мне очень жаль, — сказал я.

— Он был твой ровесник, — задумчиво и как бы не мне сказал отец.

— Кто это?

— Теперь уже не важно.

Я схватил листок и принялся писать поверх школьных каракуль, но оказалось, что я лишь обвожу одни и те же фразы: «Я УБИЛ ЕГО».

Я всегда знал это. Это случилось в мае или, может быть, в конце апреля. Время молодых листьев всегда нагоняло на меня смутную тревогу; в этой части календаря была чёрная дыра. Это случилось очень давно.

Я убил другого ребенка. Что-то пошло не так, и я его убил. Может быть, я хотел его убить? Или это вышло нечаянно? Пусть думают, что нечаянно. Так им будет легче. Ужасная, ужасная вина.

Я быстро шёл по улице. Мелькали калоши. У калитки варвариного дома стояла Алиса.

— Я совсем замёрз, — сказал я.

— Это всё не так, — она схватила меня за руку. — Ты всё неправильно понял. Я люблю тебя.

— Разве ты знаешь обо мне всё, чтобы любить?

— Я знаю всё. Я знаю.

— Тогда я тебя не понимаю.

— Разве ты не видишь? Ты вернулся.

— Я и не уходил. Очень жаль, что всегда не хватает времени. Но я страшно замёрз.

В прихожей я налетел на узкий столик. Звонко посыпались флаконы. Сонная Варвара вышла из своей комнаты, включив свет.

— Ты откуда? — спросила она встревоженно.

Я не ответил. На руке между указательным и средним пальцем выступило бордовое пятно и сильно зудело. Лежа под одеялом, я выжидал несколько минут или часов, прежде чем почесаться снова. К утру на месте пятна образовалась огромная язва.

«Я убил его», — повторял я в полусне.

* * *

Часы не тикали, а будто читали бесконечную молитву. Иногда они делали паузу, жевали что-то про себя, и снова издавали долгий, похожий на гудение звук. Или это холодильник? Ещё один мастер отрыжки: только начинаешь засыпать, он выключается и дребезжит блюдцами.

Но тишина тоже пугает. Тишина давит на грудь.

Я больше не спал и бодрствовал. Я застрял где-то посредине. Иван пытался угостить меня вонючей травяной настойкой. Я отказывался.

— Ваня, — говорил я. — Я убил человека. Кого ты спасаешь, Ваня? Одумайся. От меня все отказались.

Варвара шлёпнула мне на лоб холодное полотенце.

— Надо в центре везти, — сказал Ваня, и голос его расслоился.

— Не надо, — кричал я. — Меня же посадят. Я убил его, Ваня. И голову спрятал в мешок. Я просто был напуган. А вдруг бы кто-нибудь увидел. Но без головы его не узнать.

— Утром надо ехать.

— Ваня, я и тебе заплачу. Вы только не возите меня. У меня же дело есть. Я же почти понял. Я найду его и покажу тебе.

Я действительно почти понял. Оставалось лишь найти правильные слова. Какие же они все непонятливые. Всё же совсем очевидно.

Полусон и полуявь. Что-то гудит у изголовья кровати. Похоже на воздушный компрессор для аквариума. Ужасный звук. Рыб затягивает в узкую трубу и перемалывает внутри компрессора. Их головы видны через прозрачный корпус. Мёртвые рыбы моргают.