транслировать только виды природы без живых существ. С жалобщиками было опасно спорить, и чем абсурднее жалоба, тем опаснее.

Как только в городском бюджете выделят деньги, ремонт займет считанные дни. Город обновлялся, строился и ремонтировался почти без участия людей, приводил себя в порядок и заменял запчасти.

А вот и значок метро. Angel station. Манифестанты уже куда-то ушли. А может, их задержала полиция.

Синохара ориентировался по карте. Запутанная лондонская подземка, которую тут называли «Труба», судя по жалобам в сети вызывала у многих клаустрофобию, но ему почему-то захотелось посетить это место.

При спуске под землю на секунду у него началось учащенное сердцебиение, и показалось, что кто-то огромный душит его рукой в перчатке. Раньше с ним такого не было. Видимо, не отошел от стресса. А может, возраст сказывается. Стыдно. Ведь даже сорока пяти нет.

Народу внизу было много. Хотя метро не было популярным видом транспорта, на главных маршрутах в час-пик случались давки. Но логистика была рассчитана хорошо, пассажиропоток и нагрузки были равномерно распределены с надземкой.

Многие станции были закрыты непрозрачными перегородками и не функционировали. В других были доступны только некоторые платформы и перекрыты многие коридоры. В городе активно строили более дешевый и куда более быстрый надземный вакуумный монорельс, поэтому метро поддерживалось на плаву скорее как исторический памятник. Очень дорогой памятник. Но малообеспеченные категории им пользовались.

Указатели были не везде — и Д-реальность могла ответить далеко не на все вопросы, особенно по поводу маршрутов и направлений.

Иногда просьба указать кратчайшую дорогу заводила в тупик неработающих станций и глухие подземные переходы, заканчивающиеся железными решетками или бетонными барьерами, которым было явно лет двадцать, где работала от силы половина светильников.

И это одна из самых дорогих столиц мира, финансовый центр и законодатель моды… в вещах более важных, чем те, в которых правил Париж.

Скорость поездов была черепашьей по сравнению с вакуумными. Но в этом ретро была своя ламповая прелесть. И это позволяло прощать «Трубе» и граффити, и сор, и крыс с тараканами. Впрочем, все это было только в периферийных почти выведенных из эксплуатации станциях.

Вагон метро, где он ехал, оказался наполовину чернокожим, наполовину арабским. Но эти граждане выглядели цивильно. Возвращавшиеся с работы служащие, которые старались сэкономить лишний пенни, как тут по привычке звали глобоценты. Разбавлена эта гамма была небольшой каплей белой краски.

— Я тебе говорила, в метро одни черные. Закат Европы… — сказала вполголоса по-немецки полная женщина с брезгливо поджатыми губами в не очень новом деловом костюме, чей выговор выдавал в ней уроженку не Германии, а одной из восточноевропейских стран. — Белая раса умирает.

«А наше место занимают всякие отродья? Это она имела в виду?».

Гарольд усмехнулся. Выбраться из какой-нибудь Румынии или Молдавии, торговать цветами в павильоне и считать себя выше марокканского стоматолога или пакистанского солиситора… очень смело.

Реплика дамы была адресована ее соседке, худой старушке лет девяноста или даже больше с лиловыми волосами — прическа Помпадур. Та монотонно кивала, кожа ее напоминала черепашью.

«Если я доживу до такого возраста, то никогда не пойду в дом престарелых. Это не лучше, чем хоспис», — подумал Синохара.

Да, они общаются, занимаются спортом, даже творчеством. Но они не живут, а доживают, не имея никаких планов, кроме как принять лекарства, сходить в туалет, выйти на прогулку. Уж лучше умереть в попытках взять от жизни все, чем в маразме или с Альцгеймером вести бессмысленное существование на ренту … даже если заработал ее сам.

Он собирался трудиться до последнего дня и желательно умереть на работе.

Есть, конечно, и другие старики, богатые, которые играют в гольф и крикет. Но в метро они не ездят.

А все-таки — ведь и правда, как много тут Африки и Азии.

Но тут же вспомнил: «А сам-то я кто?». И рассмеялся.

В вагоне играл рэп на французском, в такт ему у кого-то из невидимого динамика негромко бил там-там. Но это совсем не раздражало, даже забавляло.

Big rabbit warren. Гигантская кроличья нора. Смешение упадка и прогресса, прошлого и будущего. Настоящий Вавилондон, где две трети населения уже не имели отношения к тем англам, саксам и норманнам, которые когда-то создали первую нацию на Земле, ставшую промышленной (да, еще раньше была Голландия, но это ничего не меняет). В других крупных городах островов примерно так же. Остальная Англия, не говоря о Уэльсе и Шотландии, сильно отличалась от них. Там население было более однородным. Да и более зажиточным… в массе. Хотя этнические и религиозные анклавы существовали и там, кроме деревень.

Вакуумные поезда носились по надземным путепроводам со скоростью пули, перевозя миллионы пассажиров. Но нельзя же залить бетоном самое старое в мире метро, некоторые станции которого невозможно полностью модернизировать? Проблемы с инфраструктурой — бич всех старых городов, даже очень богатых. Дешевле построить два мегаполиса на новом месте, чем доводить до ума старый, где почти каждый камень — это исторический памятник, и его нельзя трогать. В Японии эта проблема тоже стояла, но не так остро.

Синохара знал, что ржавый пояс Британии куда меньше, чем в Северной Америке и континентальной Европе — и не только потому, что она сама меньше.

Целые отрасли точно так же стремительно устаревали. Заводы разорялись, линии становились устаревшими до пуска в эксплуатацию. Распродать под офисы и выставочные центры их корпуса получалось не всегда, иногда проще законсервировать (по сути навечно) или снести. Но при этом промышленное производство росло, как и уровень жизни тех, кто имел работу. Собственники могли сдать в аренду незанятые площади, учитывая сверхдорогую землю. В целом экономика острова была динамичной, потому что начала перестраиваться на новый лад на десять лет раньше, чем большинство стран. К тому времени, когда Торговые войны достигли пика, тут уже были эффективные безлюдные производства, дополнившие постиндустриальный сектор. Великобритания не стала снова «мастерской мира», но теперь тут снова, как и в XIX веке, могли произвести на месте любой потребительский товар, если его не выгодно будет везти из стран, где цена рабочего часа ниже.

Впрочем, когда на заводе работает не пятьсот человек, а пять — фонд оплаты труда в себестоимости товара играет меньшую роль. Гарольд как раз недавно прочитал книгу экономиста Людвига фон Мизеса про теорию денег. Хотя и этих пять работодатели держали иногда лишь из-за закона, запрещавшего полностью безлюдные производства. Безлюдными назывались те, где минимум инженерного персонала все-таки оставался.

Центральные станции сияли чистотой, но даже здесь ему бросалось в глаза большое граффити кислотных цветов.