приходил в отчаяние от того, как далеки от истинной поэзии оказались некоторые его стихи, в которых сквозила политическая конъюнктура, но не было живого чувства. На счастье, Гамзат больше писал о вечном — любви, женщине, друзьях, родине. Эти стихи остались жить, были на слуху, продолжали дарить людям волнение любви и чудесную красоту мира.

Но мы пред собою не лживы

И трезвым достигли умом:

Не всё, что живёт, пока живы,

Жить будет, когда мы умрём...[196]

1 июля 2001 года скончался Яков Абрамович Козловский.

Поэтесса и переводчица Марина Ахмедова-Колюбакина рассказывала, что Расул Гамзатов узнал об этом во время проведения очередного съезда писателей Дагестана. Гамзатов сказал о случившемся горе в микрофон и... не смог сдержать слёз. Все встали, и эта минута молчания была очень долгой.

Яков Козловский был для Расула Гамзатова больше, чем другом и переводчиком, он стал значительной частью его жизни. Козловский перевёл огромное количество гамзатовских строк. Несколько стихотворений в его переводах стали знаменитыми песнями. Свою роль в творческом успехе Расула Гамзатова он никогда не преувеличивал, напротив, давал отповедь досужим болтунам, толковавшим о том, что Гамзатова якобы сделали переводчики.

Впрочем, Гамзатов и сам говорил, что без переводчиков мог остаться просто аварским поэтом, мало известным в стране и мире.

Яков Козловский был светлым и добрым человеком. После тяжёлого ранения на войне, едва выжив, он пришёл в Литинститут на костылях и посвятил поэзии всю оставшуюся жизнь. Он и сам был замечательным поэтом.

День на смену полумраку

Занялся, кровоточа.

Лейтенант хрипит:

— В атаку! —

Автомат сорвав с плеча.

Он недавно прибыл в роту:

Прежние в земле лежат,

На смертельную работу

Поднимавшие солдат...

Сочинял Козловский и для детей. О его книжке «Весёлые приключения не только для развлечения» Сергей Михалков писал: «Вся книжка — волшебная игра в слова. Не думаешь о том, что рифмы свежи, что строки энергичны и отточены. Мастерство-то и создаёт иллюзию того, что стихи родились в весёлой игре, между прочим, и открыли трогательный мир взаимоотношений букв и слов».

Такса

Сев в такси,

Спросила такса:

— За проезд

Какая такса?

А водитель: — Денег с такс

Не берём совсем.

Вот так-с!

И вот, Якова Козловского не стало. Сталин утверждал, что незаменимых людей нет. Но разве кто-то сможет заменить Козловского, Гребнева, Твардовского? И даже самого Сталина, нового пришествия которого многие ещё ждут.

Потеря близких друзей — всегда тяжёлое испытание. Эта печальная неизбежность, которая ожидает всех, навевала горестные мысли. Трудно было представить, что набрав знакомый номер, уже не скажешь: «Яша, приезжай, посидим!» И что Козловский тоже не позвонит, чтобы прочесть новый перевод.

Приезжая в Москву, теперь уже чаще на лечение, чем по делам творческим, он вспоминал свою студенческую жизнь и друзей, с которыми вступал в большую литературу. Их становилось всё меньше. Он жил в Москве на улице Горького, которая теперь вновь стала Тверской. Оттуда было рукой подать до Литературного института, до ЦДЛ, до Красной площади. Эти небольшие расстояния было уже трудно преодолеть. Но к памятнику Пушкину он, с одним из своих помощников, всё же приходил, сидел на скамье, смотрел на великого поэта, на влюблённых, по-прежнему назначавших здесь свидания, на детей, которые ещё не знали, по соседству с кем они резвятся. Кругом была жизнь, и поэт будто узнавал в окружавших его лицах своих однокурсников и вспоминал свои стихи, посвящённые им.

Когда-то стихи мы друг другу

Читали в пылу молодом.

И строфы ходили по кругу,

Как будто бы чаша с вином...

И часто мне снитесь не вы ли,

Незримых достойные крыл,

И те, кто меня позабыли,

И те, кого я не забыл?

Иду вдоль бульвара Тверского,

Плывёт надо мною луна,

И счастлив по-дружески снова

Я ваши шептать имена[197].

Сохранилось много фотографий Расула Гамзатова, было написано немало замечательных портретов.

И живописец знает в деле толк:

Чтоб молодым меня увековечить,

Он на мои натруженные плечи

Другую голову по-дружески кладёт.

Другая голова — другим нужней.

Им не достигнуть высоты иначе.

Я и за две, за сто голов в придачу

Не соглашусь расстаться со своей[198].

ПОТЕРЯННОЕ, УТРАЧЕННОЕ, НЕИЗДАННОЕ

Расул Гамзатов продолжал творить. Что-то переводилось, что-то публиковалось в аварском оригинале, многое так и оставалось на писательском столе. Бумаг на нём становилось так много, что с трудом удавалось найти даже написанное недавно.

Порой поэт обращался к своим архивам, перечитывал неизданное, незаконченное. Старые рукописи опять ложились на стол, когда вспоминались чувства, запахи, звуки, краски, оживали образы... Вдруг рождались новые строки, и всё начиналось заново. Как у Пушкина:

И мысли в голове волнуются в отваге,

И рифмы лёгкие навстречу им бегут,

И пальцы просятся к перу, перо к бумаге,

Минута — и стихи свободно потекут.

Вместо ненайденного давнего стихотворения появлялось новое.

«Он создавал очень много, помнил на память, но вот хранить не умел, — вспоминала Салихат Гамзатова. — К большому сожалению, неаккуратно относился он и к своим рукописям и к архиву. Конечно, сохранением занималась мама, но что-то он даже потерял, переезжая из Махачкалы в Москву и обратно».

Многое из некогда написанного он никак не мог отыскать. Ему не хотелось думать, что это утрачено безвозвратно. Он не терял надежды найти главную пропажу — рукопись третьей книги «Моего Дагестана», искал снова и снова, но найти её так и не удалось.

О своей рассеянности он писал в том же «Моем Дагестане», в его опубликованной части:

«Теперь меня знают в ауле как поэта Расула Гамзатова. А было время, знали как растяпу и неряху. Я делал одно, а думал в это время о чём-нибудь другом. И получалось, что рубашку я надевал задом наперёд, пуговицы у пальто застёгивал неправильно, да так и выходил на улицу...»

Не раз предпринимал он и попытки систематизировать своё творчество, свои первые рукописи,