Этот импульсивный жест был последним дыханием вотчинного духа, непроизвольным движением души, показывающим, как глубоко укоренился такой образ мыслей в сознании русской монархии. Порядок наследования императорской власти был четко определен: согласно Основным законам, корона автоматически переходит к старшему сыну царствующего императора, даже если он несовершеннолетний и не может править128. Николай не имел никакого права отрекаться от имени сына и назначать своим наследником вел. кн. Михаила:

Выбор вел. кн. Михаила был вдвойне неправомочен еще и потому, что Михаил, взяв в жены женщину невысокородного происхождения, уже однажды разведенную, в любом случае не мог претендовать на престол.

Шульгин и Гучков прибыли в Псков без четверти десять вечера и были немедленно препровождены в царский поезд. Оба были небриты, в помятых одеждах, про Шульгина говорили, что у него был вид приговоренного130. В присутствии Рузского, графа Фредерикса и генерала Нарышкина, ведшего запись, Гучков мрачно описал положение в столице. Избегая смотреть императору в глаза, уставившись в стол перед собой, он особенно напирал на опасность распространения беспорядков на фронтовые части и на бесполезность присылки карательной экспедиции. Он подчеркивал, что бунт стихийный: помощник Хабалова сообщил ему, что войска немедленно перешли на сторону восставших. По свидетельству Рузского, Николай был совершенно потрясен сообщением, что его личный конвой принял участие в мятеже. После этого он уже едва слушал Гучкова131. Гучков продолжал рассказывать, что петроградские бунтовщики настроены крайне антимонархически и во всех несчастиях России винят династию. Это требует резко переменить образ правления. Временный комитет был образован для восстановления порядка, в особенности в войсках, но эта задача требует и других перемен. Невозможность сохранения престола за Николаем определялась не только враждебностью населения к императору и императрице, но и боязнью возмездия. «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, — говорил Гучков, — уверенность, что водворение старой власти — это расправа с ними, а потому нужна полная перемена»132. Гучков заключил, что лучшим выходом для царя будет отречение в пользу сына и назначение регентом Михаила Александровича — таково мнение «Временного комитета». Такой шаг, принятый вовремя, может спасти Россию и династию.

Шульгин, наблюдавший за царем, пока Гучков излагал свою точку зрения, вспоминал, что тот был невозмутим. Когда Гучков закончил, он ответил «совершенно спокойно, как будто о самом обыкновенном деле», что еще раньше днем он принял решение отречься в пользу сына, «но теперь, еще раз обдумав положение, я пришел к заключению, что, ввиду его болезненности, мне следует отречься одновременно и за себя и за него, так как разлучиться с ним я не могу»133. Престол должен перейти к Михаилу. От неожиданности Гучков и Шульгин не нашлись, что ответить. Придя в себя от потрясения, они подняли вопрос о законности такой процедуры. Но среди присутствующих не было ни одного квалифицированного юриста, и вопрос повис в неопределенности. Шульгин и Гучков говорили, что, оставив в стороне вопрос о легальности такого акта, восшествие на престол юного цесаревича Алексея произвело бы большее впечатление на народ: «Прекрасный миф мог бы быть создан вокруг невинного и чистого дитя, — подумал про себя Гучков, — его обаяние могло бы успокоить озлобленные массы»134.

Но Николай не уступал. Он удалился в свой вагон, где оставался двадцать минут, в течение которых переделал манифест об отречении, назначив своим преемником Михаила. По просьбе Гучкова и Шульгина он включил в текст пассаж с заповедью брату дать клятву работать «в единении» с законодательными учреждениями. Это было за полчаса до полуночи, но царь пометил документ 3.05 пополудни, то есть временем, когда принял первоначальное решение, чтобы не создавалось впечатление, что он оставил трон под давлением со стороны Думы.

Две черты этого исторического документа, которым завершилось трехсотлетнее правление Романовых, требуют пояснений. Первая: отречение было адресовано не Думе и ее «Временному комитету», фактическому правительству России, но верховному главнокомандующему генералу Алексееву. Очевидно, с точки зрения Николая, военное командование оставалось единственным носителем власти. Вторая черта, которая была повторена в прощальном обращении Николая к войскам 7 марта, — это осознание, что отныне Россия есть конституционная монархия в полном смысле слова: акт отречения предлагал Думе устанавливать новый конституционный порядок и определять роль монархии в нем.

Пока снималась копия с манифеста, которую думские делегаты должны были отвезти в Петроград, Николай по их просьбе написал две собственноручные записки Сенату. В одной он назначал князя Львова председателем Совета министров, что узаконило деятельность Временного комитета. По словам Гучкова, император, согласившись назначить Львова, спросил, какой чин он имеет. Когда Гучков ответил, что не знает, Николай только усмехнулся136: он, очевидно, не мог понять, как частное лицо, без всякого чина, может возглавить кабинет министров. Другое распоряжение касалось назначения вел. кн. Николая Николаевича преемником на посту Верховного главнокомандующего137. Хотя в действительности была уже полночь, оба документа помечены двумя часами дня, чтобы предшествовать по времени акту отречения.