– Она убо за девкой покойной Анюткой приглядывала, бысти ей заместо отца да матери.

– Горюет?

– Серчает, – со вздохом ответил Антифей.

– На кого?

Старичок вдруг горько улыбнулся, поглядел на Филиппа, явно желая, но не решаясь что-то сказать.

Завадский подумал уже что не решится, но…

– У нас же, братец, такое не впервой…

– Что не впервой?

– За третью годину ровнехонько третью девку удавили. Сатана нас преследует.

Филипп вдруг замер, вынул трубку изо рта и с удивлением посмотрел на старика.

– А может не сатана?

Антифей развел руки в стороны, хлопнул себя по ляжкам и тяжело вздыхая, да приговаривая: «ох, беда-беда» удалился во тьму.

Филипп сделал еще две затяжки и направился в клеть. За спиной раздались шаги.

– Эй.

Завадский обернулся.

Перед ним стояли Анашка и такой же крупный его напарник.

– Иди с нами.

– Зачем?

– Шумилка зовет.

Шумило стоял на берегу речки, чуть согнувшись глядел на воду. Большой костер ярко освещал его бледное «попковское» лицо. Анашка с напарником остановились метрах в пяти. Шумило повернул к ним лицо, кивнул. Филипп подошел к нему один.

– Ведаешь, братец, яко порой в тягость бысти людей вести? – сказал он.

Филипп сцепил руки в замок на животе и спокойно ждал.

– Что ты хотел, Шумило?

– Наш уговор прежний, Филипп, заутро вы уйдете, обаче цена будет иной.

– Но где я тебе возьму еще денег, если ты и так заберешь все?

Филипп видел по растущим теням, что Асташка и другой верзила подошли ближе.

– Дело сый не в деньгах. Ты их отдашь, да. Обаче не токмо их. Ты отдаешь нам еще кое-кого.

– Нет, брат. – Решительно заявил Филипп.

– Филипп, зде тебе не базар, сам убо ведаешь.

– Он не убивал ее, и ты это знаешь.

– Знаю? Отнюду мне сие знати? Токмо зане же [потому что] ты изрек?

– Потому что ты знаешь кто это сделал на самом деле.

Шумило поглядел в глаза Филиппу и к его удивлению усмехнулся.

– Он мой родной брат. – Сказал Шумило, после паузы. – Моя кровь, разумеешь?

– Тишка тоже мой брат.

– Не-ет. – С плотоядной улыбкой протянул Шумило.

– Нет?

– Почитаешь я не ведаю кто ты таков на самом деле? – Шумило постучал пальцем по своему виску. – Разумеешь во еже аз дурачок?

– Знаешь кто я? – нахмурился Филипп.

– Я видел, яко твой Антон осенял себя двоеперстием. Вы – блазни, беглые раскольщики. Мне мочно во братстве все едино проречь – Сибирь всем дом, обаче иные бы вас скороспешно сымали да отдали стрельцам. Мы не дикари, среди нас бысти целовальник да писарь. Вонми, братец, выбор у тебя есть, обаче он не велик. Мы още можем поступить такожде да и выдать вас стрельцам.

– Но зачем он вам?

– Он чужак да кольми его все видели с нею. Людям надобен козел отпущения, – Шумило вплотную подошел к Филиппу, снова обдавая его запахом лука, – и он сим козлом буде. Зане либо он один, либо вы все.

Когда Филипп вернулся в коморку, он увидел в упавшем свете луны, что Тишка, наконец, заснул. Филипп смотрел на него какое-то время, а потом, зная, что Бес не спит, тихо позвал его.

***

На исходе ночи, в самый глухой предутренний час, троица мужиков, назначенных Асташкой караулить избу с чужаками так озябли, что стали по очереди отлучаться к костру, догоравшему у реки. Один из них – Севастьян, ничего не зная о планах начальства все думал – и на кой черт их стеречь, амо в такой мороз бежать – в глухие леса? Его даже передернуло от такой мысли. Буде ты хоть трижды конокрад, а ни даже хоть и душегуб-алгимей, лучше такую ночь просидеть в теплой избе.

Он был рад, когда наконец вредный древоруб Бармаил ушел греться, значит следом его черед. С ним остался любитель выпить да погулять рыболов Овсей. Как только Бармаил ушел, тот достал из сапога припасённый ржаной сухарь, разломил пополам и поделился с Севастьяном. Для согрева стали ходить вокруг двора, жевали на ходу, чавкали, переговаривались.

Где-то неподалеку скрипнула дверь. Так тихо, что Севастьян с Овсеем даже не обратили внимания. А вот когда раздался тихий стук, они переглянулись и быстро зашагали к выходу со двора. Рыболов Овсей даже выхватил топорик, чего Севастьян осудил косым взглядом.

На дворе было пусто – луна и отсветы костра скупо золотили иней, рисовали тонкие линии, но кругом царила тишина и покой, однако все же кое-что они увидели – молниеносная тень, будто черт сиганула на крышу по стене и исчезла во мраке. Овсей с Севастьяном переглянулись – не почудилось?

– Видал ли? – спросил Овсей, открыв рот, так что кусок сухаря вывалился из него.

Севастьян перекрестился. Тут как раз неслышно явился Бармаил, хлопнул их по плечам, так что оба подпрыгнули.

– Вы чаво?

– Черт онамо по крыше скачет!

– Пустомеля!

– А негли кошка просто.

– Якая тебе кошка! Позабыли кого стережем, остолбени! – Бармаил подошел к дверям, вошел в избу, где на всех лавках спало многодетное семейство Мошкиных, открыл дверь в коморку возле печки, увидел в свете луны отрока Тишку, Завадского, дальше во тьме кто-то храпел.

Бармаил прикрыл дверь, вышел на улицу. Напарники глядели на него круглыми глазами.

– Еже уставились, сташивые? Чертей оне увидали яко дети малые. Дрыхнут бродяги. Дуй, Севастьян, греться!

***

Грубо разбуженный ранним утром, Завадский первым вышел из избы в мороз и тотчас прикрыл глаза рукой – так светло было от факелов, хотя на улице царила еще глухая тьма.

Четверка крепких лошадей, две большие телеги и худые розвальни, в которые впряжены были две низкорослые клячи. Завадский понял – далеко на таких не уедешь. И за этот «товар» он заплатит неподъемную цену.

Тишка и Антон вышли следом, тоже щурились, Тишка еще и дрожал.

– Черта криворожего нет, братцы! – громыхнуло позади.

– Кря!

Несколько факелов опустилось, и тут Филипп увидел, что у телег уже все были в сборе – Шумило с пятью своими братьями. Каждый при топоре или серпе, а один – Асташка даже с палашом.

Шумило отвел Филиппа в сторонку.

– Ну иде бесноватый?

– Разве я сторож брату своему?

– Москолудишь, богохульник? Сие годно. Стало