И все же… Как часто в романах Гамсуна несчастливое положение персонажа вдруг сменялось на счастливое. Быть может, во время всей этой беседы с Гитлером он до последнего цеплялся за надежду на счастливый поворот. Когда же в конце концов стало очевидно, что он потерпел фиаско, его уже ничто не могло сдержать, и он заявил:

— Управление Норвегией осуществляется неправильно. Это приведет к новой войне.

Хольмбю не осмелился перевести фразу целиком, но сказанного было достаточно для того, чтобы Гитлер рявкнул:

— Замолчите, что вы в этом понимаете!

После этого он поднялся, резко взмахнул руками и вышел на террасу.

Проигравший

Оказывается, что никакой он не посланец Провидения. Он плакал и был так расстроен, что ему не удалось непосредственно проститься с Гитлером. Наконец он собрался с силами и произнес, обращаясь к Хольмбю:

— Скажите же Адольфу Гитлеру на прощанье: «Мы верим вам!»

После того как аудиенция была прервана, за кулисами развернулась лихорадочная деятельность. Хевель распорядился, чтобы гостя проводили на автомобиле. Когда подали «мерседес», немцы устроились на заднем сиденье, а норвежцы впереди. Дитрих остался.

— Чтобы здесь больше не было подобных личностей! — орал разъяренный Гитлер. Он уже знал либо от Дитриха, либо от кого-то другого, что на следующий день Гамсуна должен был принять Геббельс. Во всяком случае, Дитрих должен был устроить так, чтобы встреча не состоялась. Гитлер хотел наказать министра, который навязал ему этого ужасного норвежца. Его настроение было испорчено надолго. Дитрих находился рядом с Гитлером с первых дней путча. Но никогда ему не приходилось сталкиваться с тем, чтобы иностранный гость осмелился прерывать монологи фюрера. И ни разу ему не доводилось видеть, чтобы кто-то перечил фюреру[448].

По дороге в аэропорт в автомобиле Гамсун живо и откровенно беседовал с Хольмбю. Ему было невдомек, что один из сидящих сзади немцев знает норвежский язык. Прежде всего Гамсуна волновало то, насколько вразумительно он сумел объяснить Гитлеру, в каком тяжелом положении находится Норвегия. Кроме того, он спросил Хольмбю, точно ли тот переводил все сказанное им. Тот торжественно заверил, что переводил все слово в слово. Гамсун выразил свое сомнение в этом и упрекнул его за то, что он самостоятельно повернул беседу в иное русло. Хольмбю объяснил свое поведение тем, что, по его мнению, совершенно не нужно было многократно возвращаться к Тербовену, так как Гитлер уже гарантировал, что после войны тот будет отозван в Германию.

— Вы идиот! Разве вы не понимаете, что все это пустая болтовня! Война будет продолжаться еще долго, очень долго! Невозможно терпеть методы рейхскомиссара. И об этом необходимо было сказать без обиняков.

Находящийся на заднем сиденье Цюхнер продолжал вести записи и в них отметил, что крайне возмущенный Гамсун с трудом пытался подобрать нужное слово, которое могло бы наиболее полно охарактеризовать Тербовена, и наконец произнес:

— Этот человек никоим образом нас не устраивает. Он — невежда!

Когда на это Хольмбю возразил, что Гамсун не может так резко критиковать высокопоставленного чиновника, назначенного на свою должность самим фюрером, Гамсун пробормотал в слезах:

— И чем все это закончится?

Хольмбю ответил ему сакраментальной фразой, которую он уже слышал от самого Гитлера, а именно, что у норвежцев есть собственное правительство.

— Вы выступаете как адвокат другой стороны. У Дании тоже есть собственное правительство.

Хольмбю пытался объяснить Гамсуну, что норвежское правительство гораздо сильнее датского, и это при том, что норвежцы в отличие от другого братского скандинавского народа оказали сильное сопротивление немецкой армии. Ответная реплика Гамсуна была полна горечи, как свидетельствует Цюхнер:

— Да, собственное правительство, но при этом Тербовен совершенно не прислушивается к словам Квислинга. Только Тербовен все решает в Норвегии.

На что Хольмбю, как было зафиксировано тем же немцем, произнес со смесью боли и презрения:

— Квислинг — это человек, на языке которого вертится всего несколько слов. Он совершенно не умеет говорить.

После короткой паузы Гамсун снова воскликнул:

— И как это все закончится?

Вечером в субботу он прибыл в Берлин и вновь разместился в отеле «Адлон». Здесь его уже ждало сообщение, что, к сожалению, на следующий день Геббельс занят и не сможет принять Гамсуна, как это было условлено ранее. При этом Гамсуну, в связи с его отъездом, было прислано множество подарков. Их было столько, что он сказал оказавшемуся рядом норвежскому журналисту:

— С каждым днем у меня прибывает имущества[449].

Несмотря ни на что, чувство юмора не изменило ему. В воскресенье Гамсуна отвезли в Потсдам, где он осмотрел дворец Фридриха Великого Сан-Суси. Утром в понедельник Гамсун покинул Берлин и Германию.

Оставался ли Гамсун верным нацизму после пережитого им в южной Германии во время встречи с Гитлером? Все указывает на то, что да. Свою клятву верности он высказал фюреру: «Мы вам верим», — и это не было просто жестом вежливости. Он продолжал искренне верить в Гитлера и великую миссию Третьего рейха: создать новый лучший мир. Гамсун верил, хотя и был рассержен, чего не могла не заметить его дочь Виктория, когда он встретился с нею во время пересадки в Копенгагене. Он сказал ей, что из него сделали идиота. Верил, несмотря на то что в аэропорту Форнебю его встречал рейхскомиссар Йозеф Тербовен, и это было еще раз использовано в качестве пропагандистского трюка. Гамсун оставался верным нацизму, даже несмотря на то, что мог читать в газетах о том, какую пышную встречу устроил ему Гитлер, какое исключительное внимание якобы уделил ему Геббельс и как сердечно встретил его по возвращении на родину Тербовен. Даже несмотря на свое признание сыну Туре, что Гитлер не произвел на него приятного впечатления, слишком часто повторял «я», много ораторствовал, да и выглядел как какой-то подмастерье[450].

Расположившись в одном из отелей Осло, он начал сочинять письмо с извинениями, которое он хотел послать Гитлеру через Дитриха: «Я придаю большое значение этому письму. Дело в том, что пресс-атташе рейхсканцелярии разъяснил мне, что я недослышал первый ответ Гитлера. Я спросил о том, будет ли Норвегия занимать в будущем то высокое положение в Великом германском союзе, которое было ей обещано? Я не услышал, как Гитлер ответил: „natürlich“. Если бы я расслышал сразу, фюреру не пришлось бы произносить столь длинную речь»[451].