– Я никогда не думал об этом в таком ключе. Ты молода, и ты живешь точно так, как тебя научили жить, как тебя воспитали. Вперед – веселись, развлекайся, да?

Она тут же прекратила лениво качать ногой и тихо сказала:

– Мне бы так хотелось… Так бы хотелось, чтобы ты вернулся в Гаррисберг и пожил в свое удовольствие! Ты уверен, что ты на верной дороге, а?

– У тебя очень красивые чулки, – сменил он тему. – Какая красота!

– С вышивкой! – ответила она, опустив глаза. – Правда, прелестно? – Она приподняла юбку и продемонстрировала стройные, обтянутые шелком икры. – Но ты ведь не имеешь ничего против шелковых чулок?

Он слегка рассердился и пронзительно посмотрел на нее своими черными глазами:

– Тебе самой явно очень хочется, чтобы я тебя хоть в чем-нибудь осуждал!

– Да вовсе нет…

Она умолкла. В этот момент хмыкнул Бартоломью. Она обернулась и увидела, что он вышел из-за стола и теперь стоял у окна.

– Что такое? – спросил Генри.

– Там люди, – ответил Бартоломью и добавил через мгновение: – Целая толпа. Идут с Шестой авеню.

– Люди?

Толстяк прижался лицом к стеклу.

– О господи, да это же солдаты! – с особенным выражением произнес он. – Так я и думал, что они еще вернутся.

Эдит соскочила со стола и подбежала к окну, встав рядом с Бартоломью.

– Их там очень много! – взволнованно воскликнула она. – Иди сюда, Генри!

Генри поправил козырек, но остался на месте.

– Может, на всякий случай погасим свет? – предложил Бартоломью.

– Нет. Они через минуту уйдут.

– Нет! – сказала Эдит, выглянув в окно. – Они даже не собираются уходить. Их там все больше. Смотрите: вон еще целая толпа свернула с Шестой авеню!

В желтом свете фонаря и в синем мраке она разглядела, что люди заполнили весь тротуар. Большинство были в военной форме, некоторые были трезвые, некоторые – уже готовы на пьяные подвиги; над толпой повис бессвязный шум, доносились крики.

Генри встал и показался в окне: длинный силуэт на фоне прямоугольника света. Крики тут же превратились в равномерный вой, и в окно ударил грохочущий залп шрапнели из комков жевательного табака, сигаретных пачек и даже мелких монет. С лестницы донесся звук поднимающихся наверх грубых башмаков и звуки отодвигаемых раздвижных дверей.

– Они поднимаются! – воскликнул Бартоломью.

Эдит с тревогой повернулась к Генри:

– Они поднимаются, Генри.

Доносившиеся из холла первого этажа крики были уже хорошо различимы.

– Проклятые социалисты!

– Немецкие прихвостни! Бошелюбы!

– Второй этаж, в начале! Пошли!

– Мы этих сукиных…

Следующие пять минут были похожи на страшный сон. Эдит отчетливо осознавала, что их троих внезапно будто накрыло волной шума, затем послышался грохот множества ног на лестнице, затем Генри схватил ее за руку и потащил в дальнюю часть конторы. А затем отворилась дверь и в помещение хлынули люди – не вожаки, а просто те, кто случайно оказались впереди.

– Привет, фриц!

– Припозднился, а?

– Черт бы тебя побрал вместе с твоей девкой!

Она заметила, что двух очень пьяных солдат вытолкнули вперед, и они стояли, бессмысленно пошатываясь: один был низкорослый, с темными волосами, второй – высокий, с безвольным подбородком.

Генри сделал шаг вперед и поднял руку.

– Друзья! – произнес он.

Шум на мгновение стих; слышны были лишь невнятные звуки.

– Друзья, – повторил он; его мечтательный взгляд сфокусировался где-то над головами толпы, – ворвавшись сюда, вы не причините зла никому, кроме себя. Разве мы похожи на богачей? Разве мы похожи на немцев? Я прошу вас, во имя справедливости…

– Помалкивай!

– А то поможем!

– А кто же, по-твоему, твоя подружка, приятель?

Шаривший по столам человек в гражданском вдруг схватил и показал всем газету.

– Вот! – крикнул он. – Они хотели, чтобы немцы выиграли войну!

Под напором сзади внутрь с лестницы втиснулась новая порция негодующих, и неожиданно вся комната оказалась забита людьми, теснившими бледную троицу к дальней стене помещения. Эдит видела, что высокий солдат с безвольным подбородком был все еще в первых рядах. Темноволосый коротышка исчез.

Она потихоньку отступала назад и наконец оказалась рядом с открытым окном, из которого повеяло свежим и прохладным ночным воздухом.

Затем в комнате воцарился хаос. Она поняла, что солдаты хлынули вперед, мельком увидела, как толстяк замахнулся стулом над головой – и тут же погас свет, и она ощущала лишь толчки разгоряченных под грубым сукном тел, уши заложило от крика, топота ног и сдавленного дыхания.

Рядом с ней, откуда ни возьмись, вдруг возникла фигура, затем пошатнулась, получила толчок в бок и тут же беспомощно исчезла в открытом окне, издав испуганный прерывающийся крик, эхо которого угасло в шуме. При слабом свете, струившемся из соседнего здания, Эдит показалось, что это был высокий солдат с безвольным подбородком.

В ней вдруг проснулась ярость. Она, отчаянно толкаясь и ничего не видя, стала пробираться в гущу потасовки. До нее доносились крики, ругань, глухие удары кулаков.

– Генри! – неистово звала она. – Генри!

Спустя несколько минут она вдруг ощутила, что в комнате появились какие-то другие люди. Она услышала голос: низкий, пугающий, властный; она увидела, что в потасовке то тут, то там засверкали желтые лучи фонариков. Крики стали рассеиваться. Шум потасовки сначала усилился, а потом стих.

Вдруг включился свет, и в помещении оказалось полно полицейских, лупивших дубинками направо и налево. Прогремел низкий голос:

– Слушать меня! Слушать меня! Слушать меня!

А затем:

– Всем немедленно прекратить и разойтись! Немедленно!

Помещение опустело, будто из раковины вытащили пробку. Полицейский, сцепившийся в углу с солдатом, отпустил противника и толкнул его в сторону двери. Низкий голос звучал по-прежнему. Эдит заметила, что вещал стоявший у двери капитан полиции с бычьей шеей.

– Слушать внимательно! Что за дела? Одного из ваших же вытолкнули из окна, и он разбился насмерть!

– Генри! – позвала Эдит. – Генри!

Она из всех сил стала колотить по спине стоявшего перед ней человека; протиснулась между двумя другими; кулаками и визгом проложила себе дорогу к сидевшей на полу у стола очень бледной фигуре.

– Генри, – неистово воскликнула она, – что с тобой? Что с тобой? Они тебя ранили?