в глаза не видал. Этот незнакомый мне мужик не стал ждать моего ответа, он уже забыл обо мне и, остановившись посреди хаты, спросил:

— Вы что же это, некоторые из которых, мои братушки и сестренки, или живете в таком достатке, что и в гро́шах уже не нуждаетесь? Или вы на них, на гро́ши, плюете, да? Вот, к примеру, тебе, Антон Иванович, — только отвечай, не кривя душой: тысчонка пригодилась бы в жизни? Как, пригодилась бы? А? Чего ж бычишься и молчишь?

— Само собой, — ответил Антон, не оставляя в покое свой ус. — От положенной мне доли не откажусь.

— И правильно, братень! Надо быть круглым дураком, чтоб от своего отказаться, — повеселев, продолжал Анисим. — Мнение Антона все слыхали?

— Погодь, Анисим, как же…

— Свое «как же» прибереги при себе, Антон, — продолжал тем же повеселевшим голосом Анисим. — Ну а ты, наш тихий да смирный Алеша? Ты что, богач какой? Живешь себе припеваючи, крутишь баранку, трешь свою лысину и ни в каких грошах не нуждаешься? Правильно я понимаю? Не нуждаешься?

— И чего прицепился с деньгами, — тихо и боязно ответил Алексей, и лысина его помокрела еще больше. — Нельзя же так сразу… Успелось бы… А то так сразу…

— Заладил свое, как сорока, — невесело смеясь, сказал Анисим. — Ты отвечай на мой вопрос: деньжата тебе нужны или не нужны?

— Маманина землянка, Анисим, лично для меня дороже всяких гро́шей, — ответил Алексей.

— Вот это ты молодец, Алеша, — поддержала брата Анастасия. — Именно дороже всяких денег.

Анисим, не отвечая Алексею и Анастасии, прошелся по комнате, остановился перед Анной, сказал:

— Анюта! Да перестань шмыгать, нос уже распух. Скажи тут, всем скажи: ты-то со своим муженьком-шофером богато живешь? Небось уже не знаете, куда тратить гро́ши? Тебе твоя доля что, не пунша? Или нужна? Не шмыгай, а отвечай членораздельно.

— Зачем ты меня сюда привел? Зачем? — И Анна залилась слезами. — Я тебе так отвечу: ежели и станем делить то, что оставила нам маманя, то разделим не поровну.

— Удивительно! — воскликнул Анисим. — А как же прикажешь делить? Говори, говори, как?

— По справедливости, — с трудом удерживая плач, ответила Анна. — Кто из нас живет победнее, тому выделить долю побольше, тому, кто побогаче, тому поменьше. Среди нас ты всех богаче, вот тебе и дать поменьше. А сестренка Настенька, все мы знаем, живет беднее нас всех, ей дать побольше. И я согласна с Алексеем: не надо пороть горячку.

— Знать, говоришь, не поровну? Одному больше, другому меньше? — переспросил Анисим. — Так, сестра, дело не пойдет. Перед покойной матерью все мы, ее дети, были равные. Да, я сознаю, у сестры Анастасии, верно, житуха горемычная. Одна без мужа детишек растила и сейчас еще мается. Но скажи, Настенька, ты согласна с тем, о чем сказала Анна? Или не согласна?

— Не о том хочу сказать, Анисим Иванович. — Анастасия подальше под одеяло засунула бутылку, встала с кровати, выпрямилась, худая, с бледным болезненным лицом. — Я хочу всем вам сказать о том, что мой внучок, космонавт Юрик, вы его знаете, тоже был на кладбище. И там, на митинге, спросил у меня: бабуся Паша померла, а ее хата тоже помрет? Вдумайтесь в эти детские слова! Ить малец же еще, а какое разумное имеет соображение. Что тревожит его детскую душонку? Умрет ли бабушкина хата. А ты, здоровило, не успел отнести маманю на кладбище, а уже хочешь, чтоб следом за матерью и хатына ее померла для всех для нас. Этого желаешь, да? Грошами убить землянку? Тысчонка маячит перед твоими пьяными бельмами? Удивляюсь, как это твой зять Андрей Аверьянович еще не прогнал тебя с поста управляющего в Привольном? Соломенные твои кошары разорил, а тебя еще оставил. А какой ты начальник? Тебе быть бы барышником! Жадюга! Идол!

— Ну, ну, потише! — крикнул Анисим. — И ты вот что, сестра, своим космонавтом, какового, между прочим, твоя дочка принесла в подоле, не выхваляйся и меня не пугай и не оскорбляй. Я не из пужливых и оскорблений не потерплю! Понятно! Ишь, какая отыскалась праведница! Ты отвечай на вопрос: тебе гро́ши нужны? И согласна ли ты с Анной или не согласна?

— Чего пристал: гро́ши да гро́ши? Лучше бы подумал, как маманину землянуху сберечь и все, что в ней имеется. — Анастасия подошла к стоявшему в углу, под иконой, распятию, на нем все так же висела вся в наградах и теперь уже никому не нужная кофтенка. — Вот она, наша маманя. И это все ты задумал изничтожить, разбойник?!

— Наперед не забегай, — сказал Анисим. — Зараз речь идет о хате. Дойдем и до наград.

— Тут вся маманина жизня отмечена, — не слушая Анисима, говорила Анастасия. — И мы, ее дети, обязаны сохранить и хатыну, и эти почести, и все ее имущество для таких, как Юрик, и для тех, кто еще опосля народится. Чтоб знали, какие люди до них жили на земле.

— Награды, некоторые из которых, мы тоже разделим поровну, — не глядя ни на кофтенку, ни на Анастасию, сказал Анисим. — Сохраним ордена и медали каждый у себя, как память. А звездочку, как она, некоторые из которых, есть чистейшее золото, делить не станем, а бросим жребий. Кому на счастье достанется, тот и пользуйся золотишком. Нарежем шесть бумажек, на одной поставим крестик — счастливая. Свернем в трубочку, бросим в шапку — бери любую бумажку. Попадется с крестиком — твое счастье.

— Нет, нет! Не будет этого жребия! — кричащим, испуганным голосом завизжала Анастасия. — Никогда не будет! Слышишь, Анисим, никогда не будет! Ишь, как ловко придумал! Бумажечки в шапку, на одной крестик. Бери любую — на счастье. Не будет этого, не жди и не думай, жадюга! — Она устало подошла к кровати и тяжело опустилась возле Анны и уже тихо, спокойно добавила: — Ить и землянуха эта особенная, и золотая звездочка необыкновенная. Нам надо не продать мамашино жилище, не бросать жребий на маманину славу, а сберечь все это, и не для себя, а для всех людей. Хоть