– Малюта, – проговорил человек, гладя его по голове тяжёлой, сильной рукой и ласково теребя за холку, – тоже не спится тебе? Нельзя нам спать, потому проспим то малое, что осталось. Ну, ступай, ступай себе.

Человек сделал ещё большой шумный глоток из кружки и, откинувшись на спинку древнего, изрядно потёртого от долгой службы и старчески скрипящего кресла, блаженно закрыл глаза, предаваясь сладкой дрёме, обволакивающей мягкой ватой всё его исстрадавшееся тело. Верный пёс, убрав морду с колен хозяина, примостился тут же, у его ног и, положа голову на лохматые лапы, терпеливо ждал, внимательно, одними глазами следя за каждым движением хозяина, в полной готовности предвосхитить любое его желание.

Вдруг он вскочил, как ошпаренный и, весело заскулив, заметался по комнате, стараясь привлечь внимание человека, поминутно озираясь в сторону ярко освещённого лунным светом окна.

Человек в кресле открыл глаза.

– Это ты, Прохожий? – обратился он к тёмному силуэту с высоким посохом в деснице, возникшему между ним и окном. – Снова ты появился так внезапно, старче, и снова в нужный момент, когда я ожидал тебя. Рассказывай, что случилось? Иначе бы ты не пришёл.

– Не случилось покуда, – ответил старик, выходя на освещённое пространство рядом с креслом. – Но вот-вот случится. Надобно тебе со мной идти, иначе не миновать беды.

– Кофе хочешь? – спросил человек после продолжительной паузы и встал с кресла.

– Я не пью кофе, ты знаешь, – ответил Прохожий, присаживаясь на стоящий рядом и так же старчески скрипящий стул.

– А я выпью ещё кружечку, – сказал человек, подходя к кофеварочной машине и приводя её в действие. – Напрасно отказываешься, кофе хороший, очень хороший, натуральный бразильский, из старых, ещё советских запасов. Нынче такого нет.

– Ты знаешь, я не пью кофе, – повторил ещё раз старик.

– Ну, так и ты, старче, знаешь, – человек закурил сигарету и, приняв от машины новую пол-литровую порцию кофе, вернулся в кресло. – Ты тоже знаешь, Прохожий, что не могу я идти с тобой. Я вообще ничего не могу, пока не позовут меня, пока не узрят надобности во мне пусть не разумом, так сердцем. А покуда я – просто Рассказчик и могу только рассказывать. Но повесть моя тому, кто хочет слушать. А говорить в пустоту, как ты понимаешь, трудно. Не Малюте же рассказывать, он пёс хоть и добрый, но, как и я, поделать, изменить ничего не может. А больше меня никто не слушает.

– А ты пойди, поведай, может и послушают, – не меняя своего положения, сказал старик. – Речешь не вслух, не пеняй, что он глух. Чтобы быть услышанным, надобно говорить. А нынче многим твоё слово нужно, потому просыпается народ, дела жаждет, а указать, научить его пути верному некому. Оттого много лжеучителей и лжепредводителей повылазило, рвут народ на части каждый в свою сторону.

Рассказчик отпил из кружки ещё несколько больших глотков обжигающего ароматного напитка, затянулся полсигаретой и, выпустив в серебристый луч густое облако табачного дыма, откинулся на спинку кресла.

– Им послан человек от меня, ежели его оттолкнут, то и меня не примут, – сказал он тихо, почти обречённо. Но в глазах влажных от слёз всё-таки искрилась, жила надежда. – Истинно, истинно говорю вам: принимающий того, кого Я пошлю, Меня принимает; а принимающий Меня, принимает Пославшего Меня.[111]Иначе нельзя, старче. Да ты и сам всё знаешь.

Луна на небосводе как будто усилила свой блеск, словно невидимая рука ввернула в её круглое тело миллиарды новых неоновых лампочек. Её холодные лучи рисовали над очумевшей от неостывающего даже ночью летнего зноя Москвой призрачный пейзаж из причудливых форм тёмно-серых облаков, оттенённый иссиня-чёрным небом и усеянный рябью холодных, колючих звёздочек. Лучи те подсвечивали сизое марево табачного дыма, что наполняло собой всё пространство большой полупустой комнаты. Пол-литровая кружка с нацарапанной на боку надписью «NESCAFE» стояла уже на полу в окружении армии скорчившихся трупов сигаретных окурков. Последний из них плавал в холодеющем остатке недопитого кофе внутри кружки. Рядом заскулил пёс, прикрывая лапой лохматую морду, а за стеной оголтелый телевизор предавал популярное в народе ток-шоу об уроках прошлого, традиционно бурно обсуждаемых в настоящем и, неизменно, повторяемых в будущем. В центре комнаты друг напротив друга всё ещё сидели двое. Сидели давно и молча.

– Да. Трудно поверить сейчас, что когда-то это был Великий народ, – произнёс после долгого молчания Прохожий.

– Был, – коротко и ёмко ответил Рассказчик. – И грядёт, – добавил он после непродолжительной паузы.

– У тебя вино есть? – спросил Прохожий.

– Всегда, ты же знаешь, – ответил Рассказчик.

– Я бы сейчас выпил.

– Не вопрос.

Человек встал с кресла, прошёл в тёмный угол комнаты, где томился в ожидании своего часа древний раскладной диван, приподнял сидение и достал из его недр старую, покрытую плесенью и паутиной бутылку, откупорил её и наполнил до краёв рубиново-красной тягучей жидкостью два высоких бокала.

– Держи, брат, – протянул он один бокал старику, возвращаясь на своё место и усаживаясь в кресло. – Давай за него, не чокаясь. Помянем безвременно почивших рабов Божьих. Аминь.

– Хорошее вино, – удовлетворённо заметил старик, рассматривая на свет искрящуюся рубиновую влагу. – То ещё. И как тебе удалось его сохранить?

– Я многое сохранил, не только вино, – ответил Рассказчик, залпом выпив весь бокал до дна. – Всё сохранил, а иначе, что бы я мог рассказать?

Он перевернул стеклянный сосуд вверх дном, убеждаясь, что последний действительно пуст, снова встал и, достав из дивана точно такую же бутылку, опять наполнил её содержимым свой бокал.

– Ну а раз сохранил, то иди отдай людям. То что мы помним, то что мы знаем, то что мы видим, должно работать на спасение человеков, на благо Отечества и во славу Божью. Посланнику твоему ты сейчас очень нужен. В опасности он.

Старик встал со стула и направился к окну, через которое с чёрного бездонного неба изливала своё призрачное сияние луна. Вдруг он остановился на полпути и обернулся к Рассказчику.

– Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков … у вас же и волосы на голове все сочтены[112], – сказал он, помолчал немного и добавил от себя. – Мы в ответе за всех, кого посылаем, – и растворился в лунном свечении.

Луна в эту самую короткую ночь в году разыгралась не на шутку. В зимние длинные ночи, бОльшую часть суток безраздельно царствуя на небе, она как бы нехотя, лениво и сонно одаривала землю сиянием. И даже не одаривала, а скупо и размеренно делила себя на все утомительно бесконечные часы своего владычества. Словно ожиревший барин, разнеженный в преизбытке благоденствия, отяжелевшей от нестерпимой скуки рукой раздаёт от щедрот своих милостыню бесконечным неблагодарным просителям. Нынче же, когда её власть над миром настолько кратковременна и зыбка, она, не жалея свечей, постаралась обрушить на иссушённую зноем землю неиссякаемый поток лучистой энергии, будто силясь запомниться этим жалким земным букашкам своей щедростью и пусть временным, кратким, но изобилием.