Дядя Макс подхватил Виньку.

— Браво! Ай, браво! Молодчина! Беги…

Оставалось немного: оказаться в зале, а потом вновь на сцене. Там еще пара фокусов, где Винька почти не участвует. Только подаст Рудольфу колоду карт да поймает на руки белого кота Мотю, которого Рудольф вытащит из цилиндра (каким образом это получается, Винька так и не понял).

Он беспрепятственно пробрался на свое место, никто не оглянулся. Потому что на сцене Рудольф смешно вытягивал шею над чайной коробкой и голосил:

— Мальчик! Где ты!.. Эй, мальчик!..

— Здесь я! — Винька сорвался с места, шагнул в проход. Но Рудольф его, кажется не слышал. Лег на край коробки грудью, уронил в нее с головы цилиндр.

— Маленький, где ты? — сказал он жалобно.

Смех почему-то стих.

— Да здесь я! Здесь!

— Маленький, где ты? — Рудольф совсем свесил голову и плечи в коробку.

— Но вот же я… — испуганно отозвался Винька. И, сам не зная почему, остановился на пути к сцене.

Руки, которыми Рудольф упирался в стол, обмякли. Он налег на коробку всем телом. Слышно было, как она скрипит.

— Маленький… ты…

И стало совсем тихо. На сцене и в зале.

Из тьмы возникла Нинусь в черном трико. Стянула с головы черный глухой колпак с прорезями для глаз. Нагнулась над Рудольфом, взяла его за плечи. Быстро пошел вниз блестящий занавес.

Женщина-конферансье вышла из-за вишневых полотнищ.

— Уважаемые товарищи зрители. Мы приносим свои извинения. У Рудольфа Яковлевича Циммеркнабе легкое недомогание. Ничего страшного, но представление на этом мы вынуждены закончить. Извините еще раз и всего вам доброго…

Жидкие хлопки. Недовольные голоса. Гул какой-то… Винька с толпой оказался на улице. То есть на площадке перед театром-сараем. В ушах у него тонко звенело. Он был уверен, что Рудольф Яковлевич умер.

Как же это так? Только что был живой-здоровый, гонялся за Винькой по сцене, вытаскивал из шляпы Мотю…

Минут пятнадцать, а то и полчаса Винька отрешенно бродил по рынку. Потом понял наконец, что ведет себя как трус. И вернулся к театру.

От театра отъехал белый фургон с красными крестами. У входа тесной группой стояли артисты. Рослая певица в атласном сарафане спросила с капризной ноткой:

— Узнали хотя бы, в какую больницу-то повезли?

“Слава Богу, значит, не умер!”

Нинусь в халатике поверх трико держала у груди белого пушистого Мотю. Тот был ленив и неподвижен, как муфта. Нинусь сказала:

— В первую городскую, на Пролетарской…

— А что с ним? — шепотом спросил Винька.

— Сердце, — вздохнула Нинусь. — Это уже бывало…

— Это… из-за Ферапонта?

— Из-за всего на свете, — сказала Нинусь и опустила Мотю на землю.

— А он не умрет?

Виньку взял за плечо дядя Макс.

— На этот раз, может, и не умрет. А вообще-то все умрем…

На Виньку дохнула Тьма.

Он побежал на Зеленую Площадку, к Ферапонту.

Но Ферапонт исчез.

1

Ж-жих! — свежеоструганное лезвие деревянного меча размазалось в воздухе желтой полосой. Головки цветущего репейника отлетели далеко в сторону. Ж-жих! — подкошенная крапива легла горизонтально. Ж-жих! — и следом за ней лег бурьян.

Винька проводил военные учения. Он готовился к самому решительному бою. К битве с духом Тьмы.

Потому что не было выхода!

…Все так перепуталось в жизни! Страх перед Тьмой, злые приметы, мамино долгое отсутствие, тревога за Кудрявую, сердечный приступ Циммеркнабе…

Нинусь побывала в больнице и узнала, что у Рудольфа Яковлевича “состояние средней тяжести”.

— Поправится, наверно, — сказала она Виньке. — Но дальше-то что? Скоро опять сляжет, если будет пить…

Да, возможно, Рудольф Яковлевич на этот раз поправится. И мама (конечно же!) скоро вернется. И от Кудрявой придет письмо. Но нынешние страхи наверняка сменятся другими. И появятся новые тревоги. Потому что Винька выпустил из черноты духа Тьмы, и тот его не оставит так просто, не уйдет без боя.

Все сплелось в тугой черный узел. И последняя беда была та, что пропал Ферапонт.

Его не было уже вторые сутки.

Шестилетний Валерик Сотин, младший брат Игоря Сотина, Эдькиного друга, уверял, что Ферапонт ушел куда-то с “каким-то дяденькой”. И что был он не в ребячьей одежде, а в своем взрослом костюме. Но что за дяденька и куда он увел Ферапонта, Валерик не имел понятия.

Что это было? Похищение? По крайней мере, в театре и в “таверне” Ферапонт не появлялся. И про болезнь Рудольфа, скорее всего, не знал…

Мало того, что Винька боялся за Рудольфа! Он чувствовал себя виноватым. Ведь это же он дал Ферапонту одежду, он познакомил его с ребятами! Короче говоря, способствовал его побегу!..

Что теперь делать? Рассказать про все Нинусь Ромашкиной? Пусть заявляют в милицию?

А если Ферапонт просто ушел с каким-то знакомым? Разве не может у него быть знакомых среди взрослых людей?

В голове у Виньки была путаница. Замешанная на страхе. И он решил, что в конце концов необходимо во всем разобраться.

В чем причина несчастий?

“Не надо было выпускать духа из мячика… Не надо было отдавать Рудольфу “комету” — это она, будто ключ, открыла дверь бедам и тревогам… Не надо было оттискивать на себе цифры бочонка — получилась колдовская печать, сам себя заклеймил… Не надо было ввязываться в Ферапонтово колдовство…”

“Не надо было верить во всю эту чушь!” — со злым отчаяньем сказал себе Винька. Потому что понимал: теперь-то не верить — уже поздно.

“Все гораздо проще. Не надо трусить”, — возразил оказавшийся рядом Глебка.

“А как я размотаю этот узел?”

Глебка усмехнулся:

“Как Александр Македонский”.

В лагере Валентина читала им рассказы из древней истории, в том числе и про знаменитого царя, который очень просто разделался с хитрым узлом одного мудреца: р-раз по узлу мечом — и нет вопросов.

Вот бы так — р-раз мечом по духу Тьмы!..

“Но как это? Значит, мне втыкать меч в себя?..”

Винька помнил слова, которые Петр Петрович сказал утром в библиотеке. Не про свою прозрачную супругу, а позже, когда уже прощались у дверей:

— …А что касается духов Тьмы, то веришь ты в них или нет, а они существуют. Только рождаются и живут они не в черных мячиках, а в нас самих. Я не говорю тебе ничего нового, это давняя истина. И победить злого духа можно лишь внутри себя…