– Как ее пьют беспартийные? – закашлявшись и отдышавшись, сказала Светка.

– Чего-чего? – удивился Свирельников.

– Дедушка так всегда говорил.

– А кто у нас был дедушка?

– Муж бабушки.

– Веселая у тебя невеста! Не соскучишься! – похвалил Волнухин, разливая.

– А чего у вас тут, кино снимают? – полюбопытствовал осмелевший после второй Леша.

– Кино у нас, это точно! Такое кино иногда бывает, что закачаешься! «Эммануэль»…

– А кто это додумался в Ямье шалман устроить? – спросил Свирельников.

– Да есть тут один. Из Кимр. Сначала домину себе отгрохал – для рыбалки. Трехэтажную, прямо рядом со мной. А потом как-то меня и спрашивает: «Что это там, Виктор Николаевич, за ямы в лесу?» Я рассказал. Он говорит: «Землянки, война, партизаны – то, что надо! Стильно!» Теперь у нас все как на фронте. Я боевые сто грамм подношу. Форму выдаем. Мужики очень любят своих баб медсестрами наряжать, а сами почему-то немцами…

– Фашистами, – уточнил Леша.

– Фашистами, – согласился Волнухин. – Для желающих пулялки с краской есть. Очень любят побегать. Вроде как за партизанами…

– Bay! Пейнтбол? – оживилась Светка.

– Снасть выдаем. Мелкашки имеются – птичек попугать. В общем, все для населения!

– И что, ездит народ? – поинтересовался Свирельников.

– Еще как! Летом в особенности. Сегодня вот двоим отказали. Вы третьи…

– А что так?

– Да он крутых из Кимр сегодня огуливает. То ли из прокуратуры, то ли из налоговой. Нужные люди…

– Налоги надо платить! – наставительно сказал директор «Сантехуюта».

– Да ладно, какие налоги с берлоги!

– Ты из колхоза-то совсем ушел?

– Ну, ты прямо как с Марса! Колхоза уж лет десять нет. Угробили. Утром посмотришь, что осталось. Ничего не осталось – все растащили…

Над лесом с визгом взвилась петарда и, ослепительно треснув в темном небе, рассыпалась красными и зелеными огненными хлопьями. В наступившей после этого мягкой тишине раздался суровый зов:

– Витька, чтоб твою мать, ты где там? Сюда иди!

– Эксплуатация человека человеком! – вздохнув, объяснил Волнухин и срочно налил.

Потом, торопливо зажевывая выпитое, спросил с набитым ртом:

– Миш, дом-то мой помнишь?

– Конечно. Рядом с магазином.

– Ты смотри-ка, точно! Давай ко мне! Анька вам постелет.

– Неудобно. Поздно уже…

– Ничего. Если б не эти с этими, я бы вас здесь устроил, вип-баньку затопил бы! Ладно, может, завтра вечерком, если умотают…

– До завтра дожить надо! – рассудительно заметил Свирельников.

– Доживем – куда мы денемся! – засмеялся Волнухин и вдруг посмотрел на ополовиненный литровый «Стандарт» так, словно внезапно проникся радостным, а главное – никогда прежде не приходившим ему в голову намерением.

Но он даже не успел протянуть руку к бутылке, потому что в ночи грянул уже настоящий звериный рык, оснащенный самой чудовищной матерщиной:

– Витька, … … … … мать!

– Не слабо! – хихикнула Светка.

– Надо бежать! Хозяин может обидеться! – вздохнул друг детства. – Утром увидимся! – И он погромыхал сапогами по серой дороге.

Они сели в машину и вернулись к повороту, а потом медленно поехали задами деревни, и Михаил Дмитриевич все высматривал в темноте магазин, рядом с которым стоял Витькин дом, но так ничего и не высмотрел. Потом он догадался и велел Леше подрулить к самому большому строению, громадно черневшему на фоне ночного неба. В избушке, притулившейся рядом и казавшейся в детстве чуть ли не хоромами, теплился свет: их ждали.

– Я в машине посплю. Мало ли что… – предложил Леша.

Свирельников достал из багажника сумку с вещами, Светка долго не могла найти свой рюкзачок с косметикой, наконец отыскала, и они, толкнув незапертую калитку, вошли в палисадник, заполненный таинственными ночными двойниками растений, поднялись на скрипучее крыльцо, но не успели постучать – дверь распахнулась. На пороге, в халате и оренбургском платке, наброшенном на плечи, стояла Анна, сильно располневшая и постаревшая. В руках она держала трубку детских «воки-токи», по которой, видимо, и получила от мужа сообщение о поздних гостях.

– Ну, здравствуй! – сказала она чуть насмешливо. – Почти такой же… Проходите! – И холодно кивнула Светке.

– Здравствуй, Аня! Ты уж извини… Так получилось…

– А-а… – Женщина махнула рукой. – Как Витька в эту Яму попал – у нас теперь день с ночью перемешался!

– Ну а вообще-то как жизнь?

– Жизнь как жизнь. Ложитесь, завтра поговорим!

Она ввела их в прохладную, пахнущую старым деревом и сеном избу. Пол был с наклоном. На печи, которую явно давно уже никто не топил, прямо в поде стояла древняя микроволновка. Анна отдернула занавеску – за ней оказалась спаленка, едва вместившая полуторную никелированную кровать и больничную тумбочку. На стене висел выцветший ворсистый ковер с водопойными оленями, простодушно не замечающими подкрадывающегося волка.

– Витька-то не очень пьяный? – спросила она, поправляя на подушках наволочки, надетые, видимо, второпях.

– Нет. Мы по чуть-чуть…

– Нельзя ему пить. Выгонит его Семен Борисович.

– Там все нормально. Партизан ловят…

– Ну, это еще ничего… Вас-то как звать? – Анна повернулась к Светке.

– Светлана. А где можно умыться?

– Умывальник и все остальное в сенях. Справа. Пойдем – покажу, а то заблудишь! Спокойной ночи, Миша!

Она ушла, задернув занавеску. Свирельников разделся и плюхнулся на старинный пружинный матрац, сыгравший в ответ что-то, похожее на музыку Губайдуллиной. Простыни были жестко накрахмалены и пахли чужой свежестью. Тонька, беря пример с матери, всегда в комод с чистым бельем клала пучок лаванды – и запах получался совершенно другой.

Михаил Дмитриевич почему-то вообразил, как он стоит возле свежей могилы, заваленной цветами и увенчанной старой, еще досвадебной фотографией бывшей жены, по щекам его текут слезы, а в руке он держит сухой веничек лаванды. Свирельников потрогал щеку, обнаружил влагу и замотал головой, чтобы отогнать жуткое видение. Комар, потревоженный в самый кровососущий момент, взлетел и обиженно занудил под потолком.

Вернулась Светка. Выключила лампочку и быстро разделась, светясь в темноте голизной. Потом плюхнулась рядом и, дождавшись, когда загубайдуллившие пружины утихнут, подобралась к Свирельникову.

– А ты знаешь, какой у них туалет? – шепотом спросила она.