Разрешение собирать милостыню, бродя от двери к двери в данном районе, давалось также церковной сессией привилегированным «бродячим н ищим»,или «разрешенным нищим». Многие из них были желанными разносчиками новостей на уединенные фермы, хранителями местных знаний и легенд, популярными, уважаемыми фигурами, имеющими свое собственное место в сельском обществе.

Но, к несчастью, было значительно большее число неразрешенных и менее желанных бродяг. «Попрошайки» Шотландии времен королевы Анны напоминали «закоренелых нищих» тюдоровской Англии. В годы царствования Вильгельма III эта армия разоренных и безработных людей возросла. Но «попрошайки» были достаточно многочисленны, чтобы терроризировать население уединенных ферм и деревушек, состоящих из двух-трех домов; компания «дурных людей» могла грабить среди бела дня, забирая последнюю корку из хижины, корову из хлева, а иногда и отнимая ребенка у несчастных родителей. Число и могущество «попрошаек» было для Шотландии наказанием за отсутствие у нее настоящего закона о бедных, подобного английскому. Не было сделано в стране и каких-нибудь попыток создать собственную полицию.

Флетчер из Сэлтуна, мрачный республиканский патриот, придавая свой собственный оттенок шотландским политическим воззрениям эпохи, предлагал, в качестве лекарства, обратить «попрошаек» в принудительное рабство; его идея была расширением существующей в Шотландии практики. На угольных и соляных копях работали преимущественно «крепостные», истинные рабы, которые могли быть пойманы и наказаны за побег. Даже на предприятиях Нового времени, основанных на свободном контракте, подобно суконной фабрике «Нью-миллс» в Хаддингтоншире, была «тюрьма при фабрике», и рабочих, которые убежали или разорвали контракт, можно было сажать в тюрьму без долгих разбирательств. Но положение рабочих на «Нью-миллс» не считалось скверным в те дни, когда наследственных крепостных в копях их хозяева рассматривали как скот, а остальное население называло их с чувством жалости и ужаса «коричневым» или «черным народом».

Если Шотландия во времена унии отставала от Англии в методах земледелия, то ее промышленность и торговля тоже были не в лучшем состоянии. Почти все статьи ее экспорта составляли продовольствие и сырые материалы – скот и лососина для Англии, уголь и лососина для Голландии, соль и свинец для Норвегии, сельди для Пиренейского полуострова. Сами шотландцы носили платье, сотканное деревенскими ткачами для местного потребления; лишь очень немного льняных или шерстяных тканей продавалось за границу. Хаддингтонская «Нью-миллс» была известна, но она не процветала. Были, впрочем, другие шерстяные фабрики, например в Массельбурге и Абердине, всегда требующие от шотландского парламента поддержки их деньгами и монопольных прав; эти требования удовлетворялись только частично. Лендлорды-овцеводы со своей стороны требовали законодательства о разрешении экспорта сырой шерсти в Швецию и Голландию, что подрывало сбыт шотландского сукна в эти страны и, конечно, совершенно противоречило государственной политике Англии. Торговля сельдью была главным источником национального богатства, но даже и тут голландские рыбаки ловили у берегов Шотландии гораздо больше сельдей, чем сами шотландцы. Основным занятием эдинбургского парламента было составление предписаний для поощрения и направления промышленных и торговых усилий страны.

Хотя шотландские офицеры и полки завоевали славу своей родной стране – шотландские солдаты столь же прославились в армиях Мальборо, как и в армиях Веллингтона, – война с Францией не имела большого значения для шотландцев. Это была не их война, а война Англии. За четыре года перед унией эдинбургский парламент провел «Винный закон», чтобы узаконить наиболее распространенную отрасль торговли с врагом. Англичане были глубоко задеты этим грубым игнорированием норм достойного поведения в военное время, когда сами были вынуждены довольствоваться лишь незаконной контрабандной торговлей во французских портах. Но они ничего не осмелились сделать, так как если бы какой-нибудь из их крейсеров захватил шотландский корабль якобитских агентов, груженный коньяком и кларетом, то англичане могли бы, проснувшись утром, узнать, что находятся в состоянии войны с Шотландией.

Со времен Реставрации Глазго считался вторым городом в королевстве и первым по торговле и промышленности. Возможно, что из-за голода и нужды в царствование Вильгельма III население его несколько уменьшилось; когда в 1707 году была провозглашена уния, он насчитывал только 500 жителей, тогда как общая численность населения всей Шотландии составляла миллион (если не более) человек. Купцы Глазго владели пятнадцатью торговыми кораблями с общим тоннажем в 1182 тонны, и даже эти мелкие суда должны были разгружаться на расстоянии более чем в дюжину миль ниже города, так как Клайд был тогда судоходен только для простых лодок. Так как ни одной шотландской фирме не было разрешено торговать с английскими колониями, их торговля ограничивалась Европой до тех пор, пока подписание унии не сделало доступной табачную торговлю с английскими колониями. В царствование Анны Глазго был еще довольно маленьким городком, с колоннадами на перекрестках в центре города, где встречались купцы, чтобы заключать свои скромные сделки. Он был, кроме того, одним из четырех университетских городов Шотландии: «только 40 студентов этого колледжа живут на его территории, – отмечал один английский путешественник, – но всего в нем 200 или 300 человек, и все они носят красные мантии, как делают им подобные в Абердине и Сент Эндруз».

Четвертым университетским городом был сам Эдинбург – штаб-квартира шотландского закона и суда, место, где собирался парламент, состоящий из представителей трех сословий, и другой парламент, оказавшийся более прочным, – Генеральная церковная ассамблея. Здесь также был Холируд-пэлис, пустое гнездо, из которого улетели шотландские короли. На другом конце протянувшейся на целую милю Кэнонгейт, на Хай-стрит, «величественнейшей улице в мире», как называл ее путешественник этого периода, поднимался на скале замок, в котором отсутствующая королева Анна была представлена красными мундирами ее маленькой шотландской армии. Праздные солдаты смотрели вниз на дым и крыши Эдинбурга, постоянно занятые вопросом, что может затеваться в беспокойном городе внизу и подавление какого мятежа – религиозного, политического или экономического – будет их ближайшей обязанностью.

Хотя древняя городская стража Эдинбурга с ее локаберскими топорами была посмешищем Шотландии, однако взломы и грабежи были почти неизвестны в главном городе королевства, где люди оставляли двери своих домов незапертыми всю ночь. Это говорит о честности шотландцев и свидетельствует об уважении к суровой религиозной системе, при которой они воспитывались. Эта система действовала в городе весьма эффективно, не допуская в самой столице – центре моды – Шотландии показа театральных зрелищ и танцев, а по воскресеньям – «праздного глазения из окон», а также бездельничанья и быстрой ходьбы на улицах.

Но в будний день даже церковь не пыталась запретить скачки на песках Лиса, гольф, петушиный бой или пьянство. Каждый день после работы люди всех классов заполняли таверны, сидя там за элем и кларетом, пока барабанный бой, раздающийся в 10 часов по приказу магистратов, не предупреждал каждого, что он должен уходить домой. Тогда Хай-стрит и Кэнонгейт заполнялисьразными компаниями, торопливо, но не очень твердо бредущими по улицам. Здесь были и судьи Верховного суда, старающиеся держаться прямо, как и подобало их достоинству, и грубые горцы-носильщики, ругавшиеся по-гэльски, когда они пробирались со своим портшезом, а в это же время над их головами распахивались окна пятого, шестого или десятого этажей и нечистоты Эдинбурга, собранные в парашах за последние 24 часа, выбрасывались из окон на улицу. При этом существовал хороший обычай: те, кто был наверху, прежде чем бросать, кричали: «Берегись воды», а возвращающийся гуляка отвечал снизу: «Придержи руки» и отбегал, втянув голову в плечи, счастливый, если его громадный и дорогой длинный парик не пострадал от водопада нечистот. Нечистоты, сбрасываемые таким образом вниз, лежали на широкой Хай-стрит и в глубоких, похожих на колодцы улицах и переулках вокруг нее, наполняя ночной воздух ужасным зловонием. Лишь рано утром нечистоты небрежно убирались городской стражей. Но в воскресное утро их нельзя было трогать, и они лежали здесь весь день, наполняя шотландскую столицу ароматом ложно понимаемого благочестия.