class="p1">Не такая уж это большая беда, но ведь и мухи могут испортить настроение. Вадим хотел было снять рукавицы, чтобы легче выловить крошки, да побоялся — Поярков почему-то не разрешает. Неужели даже сейчас опасается, что космический холод проникнет в кабину?

Колючая крошка попала в глаз. Это уже совсем нехорошо. Вадим спросил разрешения у Пояркова отстегнуть ремень. Отстегнул — и повис в воздухе. Но самое обидное, что это необходимо было не для проверки ощущения невесомости, а для ловли проклятых крошек, причем не руками, а ртом. Летишь — будто ласточка за мошками, ощущение, конечно, необычное, но противное человеческой природе.

Увлекаясь фантастикой, Вадим перечитал буквально все, что касалось астронавтики, но разве он когда-нибудь думал, что в первом своем путешествии должен подражать птице. И главное, для чего? Занятие малодостойное.

И снова, уже в который раз, Багрецов убедился в наивности своих ребячьих представлений, будто в космическом путешествии ждет тебя нечто невероятное и абсолютно непохожее на земное существование. Неверно это! Даже сейчас, там, где слабо действует земное притяжение, повиснув между полом и потолком, чувствуешь, что тебя не отпускает шланг. Он связан с аппаратами космического корабля и с матерью-землей как пуповиной.

Жарко. Капельки пота выступили на лбу. Самый обыкновенный пот земного труженика. И если не сделать здесь специальных поглотителей, то человеку будет трудно дышать от чрезмерной влаги. Здесь надо сделать все как на земле, такое же давление, такую же температуру, такой же воздух, который в условиях невесомости обязательно нужно перемешивать специальными вентиляторами.

Кое-как справившись с летающими крошками, Вадим только сейчас понял, почему перед входом в кабину у него придирчиво осматривали ботинки. В самом деле, а вдруг к подошвам прилипли бы кусочки почвы, песок? Ловить его, когда он станет невесомым, было бы куда как неприятно.

И в то же время без лишней сентиментальности Вадим подумал, что зря не взял с собой щепотку родной земли. Положить бы ее в карманчик у сердца, — пусть согревает в дни тягостной разлуки. А ведь прошли всего лишь сутки с момента отлета. Говорят, что на Марс надо лететь многие месяцы. «Нет, такое путешествие не для меня», — решил Вадим и опять с тоской посмотрел на Землю.

Там наступал день. Казалось, что кто-то властной рукой стягивал с планеты черный бархат ночи. Земля светлела, стала полумесяцем, он рос, полнел на глазах и наконец засиял в пустоте, как огромная Луна.

Удивительно короткий день. Если бы он был рабочим, как на земле, то за это время ничего не сделаешь. На электричке из пригорода дольше ехать. А здесь Багрецов промчался через целое полушарие. Страшно подумать, что если бы на самом деле так мелькали дни и ночи. Только бы и делал, что срывал листики календаря. Оглянулся, а он уже тощий. Год прошел, и никакого тебе в жизни удовлетворения — даже месячного плана не выполнил. В данном случае более удаленная орбита имела свои преимущества — не так уж быстро сменялись бы дни и ночи. Сутки нормальные, располагай ими по привычке.

Теперь, как предупредил Поярков, когда «Чайки» вылетели из гнезд «Униона», можно выйти на основную орбиту, которая огибает Луну. Это сравнительно дальний путь, но Вадим беспокоился не о том, что далеко, а не будет ли здесь ничтожной ошибки, когда путь этот станет бесконечным. Вдруг вместо скорости, необходимой, чтобы облететь Луну, скорость увеличится еще на одну десятую километра в секунду? Тогда, если откажет управление, «Унион» может стать планетой или даже вылететь за пределы солнечной системы. Оттуда уже возврата нет.

Будто сквозь сон Вадим слышит предостерегающую команду:

— Приготовиться!

Он откидывается в кресле, проверяет стягивающие пояса и чувствует, как противоперегрузочные бандажи наполняются сжатым воздухом. Еще раз Вадим должен испытать ускорение, чтобы перепрыгнуть на другую орбиту.

Все обошлось благополучно.

Через несколько часов «Унион» приближался к Луне, которую можно было хорошо рассматривать даже без телескопа. Кратеры, воронки, точно на поле боя. Горы и скалы, похожие на ледяные торосы. Ни в Арктике, ни в Антарктиде Багрецов не бывал, но торосы эти видел в кино. И опять подумалось, что наши, даже полярные, лишенные жизни пейзажи куда интереснее лунных. А здесь все засыпано пылью. Сверху, конечно, не различишь, пыль это или снег, но ведь каждому школьнику известно, что на Луне нет атмосферы. Откуда же быть снегу?

Вадим добросовестно рассматривал Луну и вдруг заметил, что она постепенно удаляется. Неужели «Унион» уже успел ее облететь? Да, так оно и было. Но ведь он еще не видел вторую ее таинственную половинку? А вдруг там вовсю действуют недавно открытые советским ученым вулканы? Вадиму стало досадно. Оставалась надежда, что скоро он опять увидит Луну вблизи.

Испытательный полет «Униона» по такой вытянутой орбите имел огромное научное значение для будущего звездоплавания. Однако в предпоследние сутки его полета должно быть снижение и выход на орбиту, находящуюся от Земли примерно в ста пятидесяти — двухстах километрах, то есть гораздо более близкую к Земле, чем орбита первого спутника.

Багрецов точно не знал, чем это было вызвано, но догадывался, что только «Унион», управляемая космическая лаборатория, которой не грозит неизбежное снижение в плотные слои атмосферы, может лететь довольно близко от ее границ. Надо полагать, что именно здесь, где происходят всякие непонятные ионосферные возмущения, которые так досаждают радистам, в этой малоизученной среде, практическое значение «Униона» трудно переоценить.

И не случайно Бориса Захаровича Дерябина, инженера, мечтающего управлять погодой, интересовали эти сравнительно небольшие высоты.

Пояркову тоже хотелось быть поближе к Земле, полюбоваться на нее, красавицу. Самые нежные, самые проникновенные слова мысленно посылал ей Поярков и ждал, когда сможет увидеть не только кусочки океанов и грязно-желтые пятна пустынь, но и заметить следы человечьего труда — новые моря, каналы, а ночью, хотя бы в воображении, мерцающие огни городов.

В эти минуты на видимой части Земли была ночь. То ли облачность, то ли несовершенство телевизионных устройств или другие какие причины не позволяли Пояркову увидеть огни родной планеты. Однако он думал иначе. Далекие звезды, яркие до необычайности, слепили глаза. Разве при них увидишь слабые огни, зажженные у себя дома Великим человечеством? Какая-нибудь ничтожная звездочка, где пока еще из магмы варится твердь, где, возможно, только через миллиарды лет вырастут розовые или голубые лишайники, — и вдруг она сияет ярче, чем Москва, чем все огни Родины, откуда начались дороги в космос и дорога к ней, звезде-младенцу, из которой неизвестно еще что получится: то ли она превратится в туманность, то ли