— Мне все равно, раздражает вас это или нет, — прикрикнула она на Розу, — но не нужно дергать мои волосы.

Роза выронила щетку и отошла на шаг назад, огорченная резким выговором.

— Но, моя госпожа, — пролепетала она, — я вовсе не хотела…

— Знаю. Прости, Роза. У меня сегодня отвратительное настроение.

Пока девушки причесывали Бриони, та поела фруктов и выпила немного подслащенного вина, которое, как считал Чавен, помогает пищеварению. Фрейлины наконец уложили ее локоны в замысловатое сооружение на макушке и стали прикалывать к нему шляпу, хотя принцесса сгорала от нетерпения поскорее заняться делом.

В глубине души ее притаился ужас, порожденный рассказом Баррика. Казалось, в любую минуту ее может затянуть в вязкую темную бездну, что скрывалась под обманчиво спокойной поверхностью. Бриони очень боялась за брата, ее душа болела за него. После их разговора он заперся в своих покоях под предлогом вернувшейся вдруг лихорадки, но она догадывалась, что дело не в болезни: ему было стыдно показаться на глаза сестре. Словно она способна перестать его любить! Тем не менее, между близнецами легла тень. Все остальное отошло на второй план.

Страшнее всего были слова Баррика об отце. Бриони никогда не была наивной девочкой, воображавшей, будто отец не способен сделать ничего дурного. Ей не раз приходилось слышать, как он резко разговаривал с людьми — король Олин всегда был человеком настроения. Но рассказ брата потряс принцессу до глубины души. Неужели на протяжении стольких лет отец нес свою тяжкую ношу и держал все в тайне? Бриони не знала, какое чувство преобладало в ее сердце — сочувствие к страданиям отца или возмущение от того, что он скрывал свою болезнь от любящих родственников.

Она чувствовала себя так, словно в знакомой комнате появилась дыра в стене — дверь в неизвестный и непонятный мир.

«Как это возможно? Как могло такое случиться? Почему мне никто ничего не говорил? Почему сам отец не сказал мне? Или, как и Баррик, он думал, что я его возненавижу?»

Бриони всегда была разумной девушкой — по крайней мере, по сравнению с братом-близнецом. Она не впадала в рассеянность, не отличалась резкими сменами настроения, но открывшаяся правда не умещалась в ее голове. Это было хуже смерти Кендрика, потому что переворачивало все представления о том, что Бриони считала правильным.

Она снова погрузилась в траур — теперь уже не по умершему брату, а по собственному душевному покою.

«Я устала. Я так устала», — думала принцесса.

Она сердилась на Баррика: он не должен был взваливать на ее плечи все обязанности по управлению Южным Пределом, как бы его ни угнетали собственные страдания.

Было лишь десять утра. Тронный зал заполняли люди, и принцесса была вынуждена тратить время на обсуждение неразрешимых вопросов. Вот и сейчас лорд-канцлер Галлиберт Перкин и три его помощника пространно рассуждали о необходимости изыскать средства на содержание правительства Южного Предела. Они даже предложили взять их из выкупа, собранного за короля Олина. Купцы опасались трудностей в будущем году, банкиры придерживали свои запасы, а корона задолжала куда больше, чем следовало, из-за чего самым разумным казалось использовать деньги из отложенных на выкуп. Но поступить так — значило предать не только отца, но и людей, заплативших за освобождение короля, подчас с большой неохотой. Хозяйство Южного Предела поглощало финансы, словно сказочное чудовище, питающееся золотом. Раньше Бриони понятия не имела, как сложно поддерживать порядок в доме, особенно если этот дом — самый большой на севере Эона. Здесь живут не менее пятидесяти тысяч душ, не говоря уж о населении всей страны. Короне давно пора найти новые источники дохода. Лорд-канцлер, как всегда, предложил повысить налоги, но ведь люди уже отдали последние запасы для выкупа короля.

Заседание продолжалось. Два священнослужителя тригоната представляли суд иерарха Сисела. По их мнению, суд иерарха должен стоять выше городского суда в деле, которое они сейчас рассматривали. Дело тоже касалось денег: местный землевладелец обвинялся в смерти арендатора, причиненной по халатности. Поскольку преступление было серьезным, все пошлины и штрафы, полученные от процесса, назначались суду.

Когда-то Бриони думала, что обязанности принцессы-регента — это забота о подданных, наказание виновных и защита невинных. Но оказалось, что ее главная задача — выбирать, какая инстанция будет рассматривать иск: городской магистрат, суд иерарха или (что случалось редко, только если дело касалось аристократов) королевская власть Южного Предела.

Миновал полдень. Просители все прибывали, словно пышная процессия на празднике скуки. Бриони очень хотелось сделать перерыв и отдохнуть, но очередь посетителей вытянулась, казалось, до самого края земли.

Все, что она не успеет рассмотреть сегодня, придется отложить на завтра, однако на завтра уже назначена встреча с сестрой Уттой. Бриони научилась сражаться за каждую минуту личного времени, поэтому не стала отдыхать, а попросила принести холодного мяса с хлебом. Она поерзала на стуле, чтобы размять уставшие ягодицы. Если целый день сидеть на одном месте, даже подушки не помогают.

Рассеянно теребя бороду в ожидании, когда принцесса изволит обратить на него внимание, к Бриони наклонился лорд Найнор.

— Извините, — переспросила она, — что вы говорите? Что-то о Чавене?

— Он прислал мне очень странное письмо, — произнес смотритель замка.

Бриони подумала, что этот парад просителей и жалобщиков Найнор видел ежедневно на протяжении всей своей службы в замке — в течение нескольких десятилетий, с тех самых пор, как дедушка Остин сделал его смотрителем замка. Бриони пришла в ужас от этой мысли. Найнор не походил на сумасшедшего, но как он мог на такое согласиться?

— Врач сообщает, что ему пришлось неожиданно уехать, — продолжил Найнор. — Он предлагает на время его отсутствия пригласить к нам Окроса из Восточного Предела. Вероятно, сам он вернется через несколько дней.

— Чавен часто уезжает для совещаний с другими учеными, — заметила Бриони. — Что здесь удивительного?

— Он не сообщил, где его можно найти! И уехал именно сейчас, когда должна рожать королева. Во всяком случае, его письмо показалось мне весьма необычным.

Веки у Найнора покраснели, глаза слезились. Даже в лучшие времена он выглядел так, словно только что плакал. Но ум его всегда оставался острым, и долгие годы на службе у Эддонов доказали, что к его мнению стоит прислушиваться.

— Если в письме нет ничего такого, чем следует заняться немедленно, отдайте его мне — и я прочту попозже, — приказала Бриони и взяла у смотрителя свернутый пергамент. Она положила его в мешочек из оленьей кожи, где носила большие печати, перстень с печаткой и другие важные вещи. — Еще что-нибудь?

— Мне нужно ваше позволение, чтобы вызвать брата Окроса, — ответил Найнор.

— Оно у вас есть.

— А тот поэт?…

— Тинрид? Как его там?