солнечной смерти, красующейся при входе в небесное царство мертвых, астральный ад (см. мою книгу «Makusevangelura» 133).

37

По-видимому, это и есть тот намек на суд, который побудил и автора Второго послания к Коринф. 5, 10 воспринять представление о суде в совершенно ином, характерном для него понимании.

38

Укажем, напр., на в своем роде прекрасное изложение павлинизма у Пфлейдерера (Pfleiderer) в I-м томе его сочинения «Urchristentum» и спросим себя, могло ли быть столь запутанное и витиеватое учение миросозерцанием человека, который будто бы с помощью этого учения победил иудаизм и предопределил все дальнейшее развитие христианства.

39

Следует отметить, что еще Буссе в своем «Kyrios Christos», 143, выступил против «психологизирующих объяснений» Павла.

40

Такая клятва в устах апостола представляется с точки зрения современных понятий чрезвычайно странной. Но она объясняется характерной для той эпохи снисходи­тельностью по отношению ко лжи. «В древности и особенно в период римской империи нравственное мужество, которого требует правдолюбие, было не столь распространено как теперь, и к уклонению от истины (вно­сились тогда, поэтому, не очень строго. Правда, некоторые философы, напр. циник Эпиктет, осуждают ложь, но лишь очень немногие готовы были осуществить эту нравственную теорию на практике. Риторические школы, где учились все образованные люди того времени, сознательно ставили своей задачей обучение всевозможным адвокатским ухищрениям, главным образом в смысле искусного искажения истины. Одиссей, который лжет, едва только он раскрывает рот, навсегда остался идеалом добродетели, древнегреческого мужа, а моралист Плутарх рекомендует временное воздержание от лжи, усматривая в этом своего рода духовный аскетизм; что подобное воздержание может быть пожизненным, ему совершенно не приходило в голову. Поэтому и Павел вынужден неоднократно заявлять, что он не лжет, а говорит правду — заверение, которое в наши дни всякий порядочный человек счел бы унижающим свое достоинство. Но так как тогда лгал всякий, то общины не питали абсолютного доверия даже к своему апостолу. Да и сам Павел пишет (Римл. 3, 7): «Если верность божия возвышается моей неверностью к славе божией, за что еще меня же судить как грешника?» «Если это прочитать в общей связи», продолжает Зек, «то нетрудно убедиться в том, что здесь отнюдь не рекомендуется иезуитское правило: цель оправдывает средство. Но при желании это можно изложить и в последнем смысле, и позднейшая церковь поспешила поступить именно таким образом. Если уже в языческой литературе подлоги далеко не редкость, то еще гораздо больше распространены они у христиан. И те которые пытаются доказать истинность своей веры измышлениями, вовсе не принадлежат к числу самых скверных людей» (ук. соч» стр. 330). На эти слова следует обратить сугубое внимание в связи с тем возмуще­нием, которое вызвало в верующих кругах утверждение мифа о Христе, что при возникновений христианства ложь и подлоги играли чрезвычайно видную роль: Зек тоже пишет: «В тех случаях, когда требуется боже­ственное откровение, всегда под рукой какой-либо подлог, идущий навстречу этой потребности; ни в какой области подлог не получил столь широкого распространения, как в религиозной литературе всех времен» (ук. соч., 257; ср. также 330 и сл.). С этой точки зрения и предполагаемая нами подложность Павловых посланий становится вполне понятной.

41

В своей поучительной статье: «Der Autor «ad Theophilum» als Historiker», направленной против преувеличения исторической ценности «Деяний», допущенного Гарнаком, Вильгельм Брюкнер говорит: «Вся история обращения Павла, изложенная в главе 9-й Деяний и повторенная, в главах 22 и 26, а также все то, что говорят Деяния (7, 58 — 8, 3) о жестоких преследованиях, которым подвергал хри­стиан Павел, базируется на отдельных указаниях посланий Павла — Гал. 1, 11 — 16 (?), I Кор. 15, 8 — 10; I Кор. 9, 1. Повествования Деяний объеди­няют все эти отдельные сообщения в одну общую картину».

42

Вейнель утверждает, что Павел знает только «братьев во Христе», и при случае (Римл. I, 14; Кор. 1, 2) Павел действительно пользуется этим выражением, но о неизменном употреблении такового не может быть речи, и нет решительно никаких оснований отрицать по этой причине тот факт, что он употребляет выражение «братья господни» в переносном смысле. Со стороны Вейнеля это не что иное, как прямое желание ввести в заблуждение доверчивого читателя, и такой прием приобретает характер подлога, поскольку теолог Гейтмюллер, ссылаясь на 1 Кор. 9, 5, причисляет к историческим, сведениям, якобы, приводимым Павлом, «упоминание о братьях и даже невестках Иисуса». Вопрос, были ли те «сестры», которых «братья господни» брали себе в жены, невестками Иисуса, зависит от того, были ли «братья» физическими братьями Иисуса, а это, как сказано, совершенно не доказано и не может быть доказано.

43

В. Гейтмюллер и на этот раз вводит читателя в явное заблуждение, когда он пишет, что Павел «определенно» называет Иакова «физическим братом господа». Ибо вопрос о том, следует ли понимать под «господом» исторического Иисуса, а братство как физическую связь, отнюдь не разрешен.

44

Только Г а р н а к завоевал себе сомнительную славу, сделав попытку спасти слова Иосифа об Иисусе, в связи со всей своей остальной наизнанку вывороченной теологией и в согласии с Burkitt (Кембридж. «Der jüdische Geschichtsschreiber Josephus und Jesus Christus» в июньском номере «Interna­tional. Monatschrift», 1913), от подозрения в их подложности. Однако, он сейчас же встретил самые резкие возражения со стороны Goetz’a (Zeitschr. f. neutestamentl. Wissensch.» XIV, 1913, 286 сл.) и E. Norde n’a (Josephus und Tacitus»), оттиск из 31-го тома «Neue Jahrbücher für das klassische Altertum», 1913). Последний, еще раз установив подложность слов Иосифа, говорит следующее: «Надо надеяться или, по крайней мере, остается пожелать, чтобы свидетельство иудея Иосифа об Иисусе христе было отброшено надолго; я просто считал бы несчастьем, если бы, несмотря на это, снова возникли споры, которые явились бы в наш просвещенный век повторением тех наивных прений, которые имели место в 17-ом и 18-ом столетии в связи с этим свидетельством» (ук. соч., 14). Взгляд Ш т е к а, который, присоединяясь к голландцу Мензинга (Mensinga, «Theol. Tijdschr», 1884) и пытаясь частично использовать это место в инте­ресах историчности Иисуса, указывает на то, что это место было пере­работано в христианском духе и первоначально содержало циничные намеки на отношения Иосифа и Марии,