1533 года он предложил использовать этот языческий эротический образ в качестве основы для фрески, которой предполагал украсить купол Новой сакристии. По мнению Себастьяно, обнаженного Ганимеда можно было превратить в евангелиста Иоанна, возносимого на небеса.

Падение Фаэтона. 1533

Может быть, он шутил, но даже в этом случае его замысел свидетельствует, что он различил необычайный потенциал графических работ Микеланджело. Пусть и миниатюрные, они могли послужить импульсом для создания куда более масштабных и сложных композиций. В том же письме он открыл Микеланджело тайну: папа задумал дать ему восхитительный новый заказ, «о котором Вы не смели и мечтать»[1208]. Он не уточнил, о чем именно идет речь, но почти наверняка можно утверждать, что это была гигантская фреска на алтарной стене Сикстинской капеллы, которой Микеланджело предстояло отдать несколько лет жизни. Сюжет ее, «Страшный суд», был чем-то сродни «Ганимеду» и «Фаэтону», и тот и другие предполагали изображение обнаженных персонажей, возносящихся ввысь или низвергаемых в бездну.[1209]

6 сентября Томмазо попросил извинения у «своего единственного, несравненного господина» за то, что не тотчас же ответил на его письмо, однако у него нашлось оправдание: он был болен. Он сообщал и новости: «Примерно три дня тому назад я получил „Фаэтона“, отменно исполненного, и его посмотрели папа, кардинал Медичи и все остальные».

Возможно, Томмазо говорит о последней, завершенной версии графического листа, посланной Микеланджело из Флоренции, но недавно было выдвинуто предположение, что Томмазо ведет здесь речь о роскошном «object d’art», гравировке рисунка на горном хрустале, которую он заказал искусному мастеру по имени Джованни Бернарди.

Несомненно, далее он сообщает, что сын папского кузена кардинал Ипполито Медичи настоял, чтобы ему показали все рисунки Микеланджело, и пожелал получить копии и «Наказания Тития», и «Ганимеда», «выгравированные на хрустале». Томмазо явно негодовал на то, что посторонние завладели этими дарами, предназначавшимися ему лично, и полагал, что такого мнения придерживается и Микеланджело, но его попытки спасти их от чужих посягательств имели успех лишь отчасти: «Я не мог помешать ему изготовить копию „Наказания Тития“, и мастер Джованни уже взялся за работу. Я изо всех сил тщился скрыть „Ганимеда“»[1210]. Судя по всему, «Ганимед» в особенности не предназначался для посторонних глаз.

* * *

22 сентября Микеланджело выехал из Флоренции, чтобы, возможно, на расстоянии дня пути встретиться с папой Климентом в Сан-Миньято, где древняя дорога, уходившая на северо-запад от Рима, пересекала другую, ведущую из Флоренции в Пизу[1211]. Папа же направлялся во Францию, дабы совершить богослужение во время самого грандиозного триумфа своих последних лет.

На его глазах произошел величайший раскол, какой переживало за свою историю западное христианство: Англиканская церковь отделялась от Рима, поскольку Климент не даровал Генриху VIII права на развод. В данном случае, как часто бывало, у бедного Климента не оставалось пространства для маневра; супруга Генриха Екатерина Арагонская, с которой тот жаждал развестись, приходилась тетей императору Карлу V, весьма раздосадованному оскорблением, которое было нанесено чести его родственницы. Возможно, Климент показал бы себя более сговорчивым, если бы на момент, когда Генрих обратился к нему с просьбой о разводе, не был фактически пленником Карла. С другой стороны, Климент добился необычайных успехов[1212] в упрочении власти и могущества Медичи. К 1533 году его внебрачный сын (или внук его кузена) Алессандро Медичи сделался правителем Флоренции, незаконнорожденный Ипполито – кардиналом, а внучка его кузена Екатерина была помолвлена с Генрихом, вторым сыном короля Франции Франциска I.

Несмотря на ухудшение здоровья, Климент решил лично обвенчать жениха и невесту[1213]. В какой-то момент путешествие пришлось отложить, потому что папа кричал от подагрических болей, однако в конце концов он и его свита выехали из Рима 9 сентября. Трудно вообразить, что, встретившись, папа и Микеланджело не стали обсуждать величественный замысел, который папа избрал для художника.

Находясь во Флоренции, где не ослабевало сопротивление режиму герцога Алессандро Медичи, Микеланджело ощущал растущее беспокойство и тревогу. Франческо Гвиччардини смело утверждал: «Весь народ выступает против нас, и молодые – более, чем старики»[1214]. Поэтому были потребны шаги для того, чтобы держать город в повиновении.

Бастион, который Микеланджело возвел для Порта алла Джустиция, дополнительно укрепили, и герцог Алессандро повелел украсить его своим собственным гербом[1215]. По мнению друга Микеланджело Донато Джаннотти, это недвусмысленно свидетельствовало, что республику сменила тирания, а Микеланджело смена режима, вероятно, приводила в ярость. Кроме того, Алессандро разоружил население и для своей защиты разместил в городе состоящий из испанских войск гарнизон под командованием Алессандро Вителли (который заказал Понтормо еще одну версию картины «Noli me tangere» по эскизу Микеланджело).

В апреле 1533 года в воздухе носилась идея построить огромную новую крепость для этой оккупационной армии. Начались дискуссии по поводу того, где ее лучше возвести, и, разумеется, за консультацией обратились и к Микеланджело, бывшему главному руководителю и прокуратору городских фортификаций. Однако, по словам Кондиви, когда Вителли попросил Микеланджело осмотреть место будущей крепости и высказать свое мнение, художник наотрез отказался, присовокупив, что сделает это только по приказу самого папы. «Это чрезвычайно разгневало герцога»; отныне еще больше, чем прежде, «Микеланджело испытывал постоянный страх»[1216].

Трудно сказать, когда именно Микеланджело пререкался с Вителли, но, скорее всего, в начале осени. Окончательное решение по поводу выбора места для крепости отложили до возвращения папы из Франции, а во время его отсутствия отказ Микеланджело сотрудничать с герцогом под тем предлогом, что он-де не желает ничего предпринимать без ведома папы, пожалуй, казался особенно убедительным.

28 октября Климент обвенчал Екатерину и Генриха в Марселе, а в Рим вернулся только в декабре[1217]. Тем временем Микеланджело уехал из Флоренции. 29 октября он еще расплачивался по счетам с монахинями, воспитывавшими его племянницу Франческу[1218]. Вскоре после этого он возвратился в Рим, где, как писал Анджелини, для него приберегли долю мускатного винограда и гранатов из его сада и где все, включая Томмазо, с нетерпением ожидали его приезда.

Глава девятнадцатая

Суд

Поцелуи, которыми обмениваются в небесах некоторые святые, изображенные [Микеланджело], чрезвычайно встревожили непреклонных блюстителей нравов, подвизавшихся на поприще живописи. По их словам, показав такие знаки любви и почтения, Микеланджело нарушил все правила приличия, ибо невозможно вообразить, чтобы блаженные стали столь страстно лобызать друг друга, воскреснув во плоти, сколь бы ни возрадовались они славе и величию своих собратьев.

Грегорио Команини. Фиджино. 1591 год