Дюма освободился из камеры в крепости только для того, чтобы обнаружить, что его мир превращается в такую же тюрьму. Теперь в его собственной стране ему грозили невероятные ранее оскорбления – по мере того, как правительство методично ограничивало, урезало и наконец упразднило права цветных граждан Франции. Меньше чем через год после возвращения во Францию генералу Дюма придется просить о специальном документе, позволяющем ему остаться в его собственном доме в Вилле-Котре (город входил в зону, запретную для отставных военных с черной кожей).

Герой войны теперь был вынужден обращаться к бывшим соратникам с просьбой задействовать их связи, чтобы его не депортировали[1163].

Как-то раз, обидевшись на нежелание командования назначить его на важную должность в действующей армии, Дюма написал гневное письмо военному министру, заявив, что если он действительно заслужил подобное плохое обращение, то «более недостоин дела[1164], которое дорого мне вдвойне из-за климата, в котором родился». Дюма никогда так близко не подходил к упоминанию глубинных причин его рвения на службе Французской Республике. Теперь он о таких вещах больше не писал.

* * *

Просматривая письма Дюма за эти годы в архивах Chateau de Vincennes[1165], я наткнулся на еще одну папку с посланиями[1166]того времени. Их авторами были члены Черных первопроходцев[1167]– батальона, первоначально составленного из примерно восьмисот военнопленных с Сан-Доминго и Гваделупы. Этих людей вывезли во Францию и принудили служить в той же самой армии, которая вторглась на их родину и разорила ее. Сторона, за которую они сражались в сложных островных конфликтах, часто почти не имела значения. Наполеон велел доставить их на юг – в Италию, где на протяжении долгих лет они занимались одним лишь тяжелым физическим трудом. В лексиконе французских военных слово «первопроходцы» означало совокупность отрядов пехоты, которые часто делали за армию всю грязную подготовительную работу – строили укрепления и копали окопы, где затем размещались солдаты.

В папке «Черные первопроходцы» оказалось множество писем от разжалованных чернокожих офицеров. В то самое время, когда Дюма просил своих соратников-генералов помочь ему[1168]добиться небольшой части того, что обязано было ему дать государство, эти офицеры, имевшие гораздо более низкие звания, независимо от него, также обращались с просьбами вернуть их должности. Они и Дюма столкнулись с одним и тем же предательством. Начиная с 1802 года, как раз когда Дюма вышел на свободу из тюрьмы, Наполеон пытался навязать армии дореволюционные стандарты, разрешавшие ставить на командные посты только белых офицеров. В архивной папке я также нашел приказ, подписанный Наполеоном и Бертье, о создании сегрегированных лазаретов, чтобы «цветные пациенты лечились[1169]в отдельной комнате и не могли общаться с белыми пациентами».

Талантливых негров и мулатов притесняли настолько, что даже за место в сегрегированных отрядах Черных первопроходцев разворачивалась отчаянная борьба. Просматривая объемную переписку в архивах, я прочел десятки длинных, выразительных писем[1170], в которых чернокожие солдаты объясняют, почему они достойны служить в одном из таких отрядов и как благодарны они будут, если великодушное французское государство облагодетельствует их подобным образом. Письма часто начинаются следующим образом: «Я оказался во Франции в тяжелом материальном положении. Я не могу вернуться на родину, и мне запретили ходить на работу».

Примерно одна тысяча солдат, служивших в этом батальоне, впоследствии сформируют так называемый Королевский африканский полк[1171], который великолепно проявит себя на службе в 1805 и 1806 годах. Но, наслаждаясь престижем в годы Революции как американцы, негры и мулаты теперь получили презрительное прозвище солдат-африканцев[1172]. Когда Франция вновь вступила в большой мир рабовладельческих государств, продвижение небелых на властные или почетные должности стало опасным анахронизмом. В армиях, которыми некогда командовал генерал Дюма, сама идея о том, чтобы чернокожий солдат отдавал приказы отрядам белых, оказалась невозможной. А черный дивизионный генерал или главнокомандующий армией – это было и вовсе нечто немыслимое.

* * *

24 июля 1802 года Мари-Луиза родила их третьего – и последнего – ребенка[1173]. Четыре оставшихся года жизни Алекс Дюма не будет ни на шаг отходить от маленького Александра.

Но, даже радуясь рождению сына, генерал Дюма получил напоминание о своем новом приниженном статусе. В мемуарах сын вспоминает, как «перед Египетским походом[1174]было условлено, что, если моя мать родит сына, крестными родителями вышеупомянутого сына должны быть Бонапарт и Жозефина. Но с тех пор положение дел очень сильно изменилось, и мой отец не имел желания напомнить первому консулу об обещании, некогда данном главнокомандующим».

Вместо этого через два дня после рождения Александра Дюма написал старому другу[1175], генералу Брюну:

СВОБОДА, РАВЕНСТВО.

Из штаб-квартиры в Вилле-Котре, термидор X года Французской Республики.

АЛЕКСАНДР ДЮМА, дивизионный генерал,

Его лучшему другу генералу Брюну.

Спешу сообщить, мой дорогой Брюн, что моя жена счастливо разрешилась большим мальчиком, который весит 10,5 фунта [4,8 кг]. Его рост – 18 дюймов [46 см]. Как видите, я надеюсь, что, если с ребенком не произойдет несчастный случай, к 25 годам он не будет пигмеем. Но это еще не все, мой друг. Вам предстоит показать себя, пройти проверку, друг, в качестве крестного отца, [наряду] с моей дочерью. Это дело не требует спешки, поскольку с ребенком все в порядке, а моей дочери не будет здесь еще месяц – она приедет сюда отдыхать. Мне нужно срочно получить от вас ответ, мой дорогой Брюн, чтобы знать, чего ждать. Прощайте, мой друг, у вас нет никого преданнее, чем