Муся вздохнула.

— Пошли, — шепотом сказала она, дотягиваясь до руки спутника и понимая, что должен сейчас переживать ее товарищ.

Он легонько пожал ей пальцы, но не двинулся. Должно быть, сам не имел сил оторвать взгляд от скопища врагов. Моторы гудели теперь уже и вдали. Казалось, что весь лес полон напряженного воя и мерцания фар.

— Да идем же, идем! — шептала Муся, чуть не плача от досады.

Партизаны с трудом оторвались наконец от заманчивой цели и поползли прочь по дну оврага, где во тьме лесной ручей сверкал черным чешуйчатым гребешком. Но они не проползли и нескольких десятков метров, как их остановил незнакомый, басовито рокочущий, упругий звук, стремительно и властно ворвавшийся в лес. В следующее мгновение они поняли — это самолет. Но по звуку он не походил ни на один из ночных бомбардировщиков, какие им довелось слышать. Он не подвывал прерывисто, как немецкие «юнкерсы» и «хейнкели», и не звенел на высокой ноте, как моторы советских воздушных кораблей, ходивших по ночам на бомбардировку Германии. Кроме того, звук тех и других плыл обычно сверху издалека, казалось от самых звезд. А этот, хриплый и упругий, возник сразу, точно вырвался из-под земли. От него дрожал воздух и снег сыпался с потревоженных ветвей.

Муся и Николай едва успели обменяться недоуменными взглядами.

С дороги донесся дикий, полный животного ужаса вопль:

— Шварцен тодт!

И сразу ночь наполнилась панической суетой, испуганными криками, топотом ног. Действительно, в звуке, нараставшем со стремительностью урагана, было что-то неотвратимо страшное. Муся с Николаем, прижавшись друг к другу, невольно окаменели перед неизвестной опасностью. И прежде чем они успели понять, в чем дело, черная тень мелькнула над мостом на фоне яркой звездной россыпи, исторгая два ряда острых красноватых молний. Стремительные рубиновые огни осветили дорогу, лес, колонну крытых брезентом автофургонов, неподвижные фигуры солдат, которые, точно клопы, темнели, прильнув к откосу насыпи. За первой тенью мелькнула вторая, третья и еще сколько-то. Они пронеслись так быстро, что их нельзя было и сосчитать.

Партизаны лежали на мокрых палых листьях, инстинктивно стремясь вдавиться в сырую, холодную землю, не в силах отвести глаз от происходящего. Молнии, извергнутые самолетами, таили в себе и еще какую-то опасность. Звук их моторов уже стих, но в буром дыму, окутавшем дорогу, продолжали вспыхивать острые огни, похожие на мерцание электросварки. Потом над дорогой взвился желтый столб пламени. Послышался раскат дробного недружного взрыва.

Николай сразу узнал этот звук, запомнившийся ему еще с того вечера, когда он принимал боевое крещение у себя на железнодорожном узле. Это начали рваться боеприпасы, которыми, по-видимому, были нагружены машины.

Партизан вскочил и, позабыв всякую осторожность, захлебываясь от радости, крикнул:

— Наши!

Муся дернула его за руку:

— Тише! С ума сошел!

Страха у девушки как не бывало. На миг почудилось ей, что фронт близко, что они у цели. Ну, пусть даже далеко, пусть, и все же они слышат звуки родного оружия. Рука Советской Армии протягивается уже и сюда, в эти леса, в глубокий тыл фашистских армий. И оттого, что тут, рядом, свои самолеты только что нанесли врагу удар, девушка снова ощутила радость, точно не шум удивительных каких-то пушек, изрыгнувших на врага страшные малиновые огни, а могучий, уверенный голос самой Советской Армии подслушала она, сидя в засаде. «Но не терять же из-за этого голову! Ведь вон они, враги, рядом, а Николай кричит, как мальчишка».

— Молчи! — шепчет она.

— Мусенька, родная, милая, ведь это же наши, это же те самые штурмовики, о которых, помнишь, рассказывал тогда летчик! Они стреляют реактивными снарядами. И мы, мы с тобой им помогли! Вот здорово-то, а! Помогли своим! Красной Армии помогли!

Мусе вспомнился дикий вопль, раздавшийся на дороге.

— «Шварцен тодт»! Ты знаешь, они там кричали: «Черная смерть». Коленька, милый, как они нас боятся!

Пока они перешептывались, над дорогой все выше вставало зарево. Ночь начала отступать, и все окружающее стало вырисовываться из тьмы. Паника на дороге росла. Темные фигуры метались меж горящих машин. Слышались стоны, ругань, истерические крики командиров, кто-то в кого-то стрелял. Судорожно ревели моторы. Должно быть, шоферы, что были духом покрепче, еще, пытались выдернуть уцелевшие машины из горящей колонны.

Но опять, теперь уже с другой стороны, возник грозный хрипловатый рев. На этот раз, зная, кто и с какой целью летит, Муся с Николаем уже спокойно, с интересом наблюдали, как во второй раз над дорогой очень низко пронеслись штурмовики. В багровых отсветах пожара партизаны даже успели разглядеть темные звезды на крыльях. И опять странные снаряды оторвались от самолетов, полетели, оставляя дымные хвосты, и начали рваться на земле, зажигая и поражая все вокруг.

Отсветы зарева освещали уже и партизан. Глаза Николая возбужденно горели. По лицу Муси текли крупные слезы. Свои! Ведь это ж подумать только: свои! Могла ли она сегодня даже и мечтать о такой радости!

Юноша и девушка, обменявшись взглядами, без слов друг друга поняли, поднялись и пошли, не маскируясь, зная, что следить за ними некому. Подарок, который они готовили к празднику, блистательно поднесли вместе с ними советские летчики. Они шли не оглядываясь, шли как хозяева, понимая, что тот, кто мог бы заметить или преследовать их, лежит там, на дорожных откосах, обугленный или разорванный в клочья, а если и уцелел, то не скоро придет в себя от страха.

Да, сон был в руку! Сколько радости принес этот праздничный вечер! И она позабыла о том, что, на дороге находится враг, позабыла о сосущей пустоте в желудке, не чувствовала ни острого беспокойного ветра, ни промозглого холода ночи.

Было очень хорошо идти вот так, рядом, по темному, тускло мерцавшему лесу, ощущая тепло дружеской руки, задыхаясь от избытка озорной радости, от того, что можно не прятаться, не озираться, не скрываться, чувствовать себя хозяевами на этой оккупированной земле…

Голос Советской Армии, прозвучавший в глухой час праздничной ночи, путники с тех пор слышали часто. Пробираясь лесом или заброшенными полевыми проселками, они то и дело видели теперь стройные крестики голубоватых бомбардировщиков, в ясные дни оставлявших за собой в морозной синеве неба белые, долго не расплывавшиеся хвосты. Издали, с магистральных шоссе, с железных дорог, доносились иногда глухие взрывы, торопливое тарахтенье автоматических зениток, негромкое погрохатывание воздушного боя. Порой на горизонте пестрели пушистые барашки разрывов, и над сверкающими снегами, там, где они сливались с кромкой бледного зимнего неба, вставали черные шевелящиеся горы дыма.

Несколько раз видели путники и те самые самолеты, что помогли им в праздничную ночь поднести подарок стране. Небольшими группами — парами, четверками, шестерками — они неожиданно вырывались из-за кромки леса и, потрясая окрестности басовитым ревом, проносились над головой, тотчас же сливаясь с мутным зимним горизонтом.