— Но, моя дорогая Алекса, я ведь вам уже все объяснил, и дядя тоже. — В голосе Чарльза слышались нотки сдерживаемого раздражения, но он терпеливо повторил, разозлив ее еще больше: — Этот процесс мы затеяли только для того, чтобы реабилитировать ваше имя, чтобы никому даже в голову не могло прийти, что вас можно сделать объектом удовлетворения грубой похоти других мужчин. По вашему упрямому выражению лица я могу судить, что вам не нравится, когда вам говорят такие вещи, но вы же не можете отрицать, что в моих словах есть доля правды? Что же касается Эмбри, то что ж поделаешь? Он уже показал свое истинное лицо, а его очевидное презрение ко всем законам этики и морали, которыми мы все руководствуемся, свидетельствует о том, что — останься он безнаказанным — Бог знает, что еще он мог бы натворить впоследствии! Моему несчастному кузену просто повезло!

Странно, но факт: если завязаны глаза, то обостряются все остальные чувства, как бы компенсируя потерю одного. Так думала Алекса, крепко сжимая руки в своей меховой муфточке. Хоть она и не могла видеть лица Чарльза и судить о его выражении, но в его голосе слышалось нечто настолько странное, что она не могла не догадаться: вся его напыщенная речь — это только лицемерная болтовня и под ней скрывается что-то другое. Они собрались судить ее прямо сейчас? Или эта «экскурсия», на которую она согласилась, была затеяна с целью убрать ее с дороги, увезти куда-нибудь, как некогда поступили с ее тетей Соланж? Но нет! Вряд ли они на это осмелятся, ведь ее слуги знают, что ее поспешный отъезд в Лондон как-то связан с визитом Ньюбери, знают, с кем она поехала. Она приняла еще одну меру предосторожности: написала обо всем мистеру Джарвису и отправила это письмо. Фактически — и ее это несколько успокаивало — он обещал ей, что ее будут охранять, куда бы она ни отправилась. Спокойно! Алекса повторяла и повторяла это слово, постепенно выпрямляясь. Она не может позволить себе такой роскоши — испугаться. Несмотря… несмотря ни на что.

— Чарльз, ты должен был предупредить меня, что здесь такие узкие коридоры, я бы тогда не стала надевать мой новый кринолин, — сказала Алекса, слыша, что ее широкий подол обметает стены коридора с обеих сторон. Непонятно, какое предназначение имело то место, куда они прибыли, но здесь было так холодно и сыро и стоял какой-то странный запах, от которого у нее по телу мурашки побежали, когда она представила себе, как по стенам, покрытым трещинами, расползаются плесень и мох, а в темных углах, в окнах и в проемах дверей висят клочья паутины. Не говоря уже о мышах и громадных крысах со злыми красными глазами. Как все это выглядело на самом деле, она не знала, потому что на глазах у нее все еще была черная шелковая повязка, не позволяющая ей увидеть, куда Чарльз ее ведет. — Тебе следовало бы предупредить меня, что нам придется так долго идти пешком, тогда бы я надела более подходящие башмаки, — добавила поспешно Алекса, чтобы как-то избавиться от неловкого, даже тревожного чувства, которое крепло в ней с каждым шагом.

— Я прошу вас меня простить, что я не снял с вас повязки, но вы поймете, когда я это сделаю, что я только лишь заботился о вашем спокойствии. — Чарльз уже говорил это, а сейчас повторил свое извинение, дополнив его уверениями в том, что идти осталось совсем недолго и теперь скоро у нее будет возможность самой воочию во всем убедиться.

— Самой убедиться? Это что — один из этих ваших опереточных процессов, который на сей раз мне позволено будет увидеть? И потом… — Алекса судорожно глотнула воздух пересохшим горлом и осторожно продолжала: — Какое отношение все это имеет к… к тому, что вы сказали мне об Эмбри?

Ее сердце отчаянно забилось, и не без причины, потому что Чарльз вдруг резко остановился, и она уже готова была сорвать с себя ненавистный шелковый платок, но он остановил ее, предупредительно положив свою руку на ее кисть, и прошептал:

— Прошу вас, потерпите еще всего одну две минуты, дорогая. Мой дядя тут приготовил сюрприз специально для вас, небольшое развлечение, вы же не захотите все испортить, правда?

— Я… — начала было Алекса, но тут раздался веселый голос маркиза Ньюбери:

— А! Ну вот и вы наконец. Мы все приготовили и уже полчаса ждем вас. Леди Трэйверс, позвольте мне поблагодарить вас за то, что почтили нас своим присутствием, а также попросить извинения за столь дальнюю и крайне неудобную дорогу.

Она почувствовала, как ее взяли за руку и прикоснулись ледяными сухими губами к ледяной руке, а потом он снова заговорил:

— Ну а сейчас — увертюра, занавес поднимается. Браун? Можете начинать.

Сначала она даже не поняла, что это был за звук, что Он обозначал, поэтому она стояла не двигаясь, слушая странный свистящий звук, который все повторялся и повторялся в постоянном ритме. Только тогда, когда до нее донесся слабый стон и вслед за тем голос Николаса произнес: «О, проклятие, проклятие!» — она поняла, что он сейчас упадет в обморок или его начнет тошнить, вот тут-то Алекса снова смогла пошевелиться и сорвала с глаз черный шелк, мешавший ей видеть… Ужас, самое преисподнюю — вот что она увидела, когда ее глаза вновь обрели зрение!

— Ах, — сочувственно проговорил Ньюбери, — как вы, однако, нетерпеливы! Хотя это и не имеет значения, моя дорогая леди Трэйверс, так как все это — видите, что бывает с такими насильниками? — все это совершается от вашего имени, это ваша месть. Вы не должны так на меня смотреть… Поддержи ее, Чарльз, будь любезен, а то как бы она… Простите, леди Трэйверс, я как-то упустил из виду, что вам может стать дурно при виде крови, но я прежде всего преследовал ваши интересы, я хотел, чтобы вы знали, что ваши обвинения не остались без внимания и что их не проигнорировали хотя бы некоторые порядочные люди! — Затем, пока Алекса изо всех сил пыталась что-то произнести, но ни язык, ни горло ей не повиновались, все плыло перед ее глазами, комната, казалось, раскачивалась, светильники прыгали, маркиз повернулся к Брауну и сказал усталым, раздраженным голосом: — Я думаю, что немного холодной воды должно его оживить на этот раз, Браун. А потом можете продолжить.

— Нет, — прошептала наконец Алекса, и только тогда она смогла закричать, и ее крик многократно повторило эхо: — Нет!.. Не-е-е-ет! — Она бросилась к решетчатой двери и стала ее трясти, потом опустилась на колени возле этой двери, прижавшись лицом к прутьям, и с совершенно диким выражением лица продолжала выкрикивать: — О Господи! О Господи, вы чудовища, что вы с ним сделали?

Она, судя по всему, даже не услышала возмущенной реплики маркиза:

— Я, мадам? Я был только орудием в руках правосудия. Ведь именно вы выдвинули обвинения против этого злополучного подлеца, когда заявили, что он вас преследовал и изнасиловал. Разве я недостаточно ясно высказался по этому поводу? Если нет, то прошу прощения.

— Нет, нет! Прошу вас, пожалуйста, не надо… Он не… Он никогда… Я сама…

Она так громко всхлипывала, что почти не могла говорить, и Ньюбери примирительно сказал ей:

— Но, моя дорогая леди Трэйверс, я уверен, что вы не допустите, чтобы ваша доброта и ваше мягкосердечие позволили вам взять на себя такое обвинение! Нет, Чарльз, так не пойдет. К тому же Эмбри признался, что вы справедливо обвинили его, он сказал это перед «судом». Что он завлек вас в бордель против вашей воли, использовал различные средства ограничения вашей личной свободы, связал вас, таким образом, вы были беззащитны, пока он использовал ваше тело для удовлетворения своих страстей…