— Вы очень красноречиво все это изложили, Николас, — сказал маркиз, поднимаясь со стула и делая знак Брауну. — Но видите ли, даже если вы, несчастный упрямый глупец, каким вы себя показали, и заплатили за ваше упрямство, то я еще слишком мягкий и добросердечный человек и считаю, что справедливость должна восторжествовать и правда обязана воссиять. Мне даже жаль огорчать вас, но я должен вам объяснить, насколько тщетна была ваша великая жертва, хотя это еще один горький урок, преподанный вам в столь сильной форме.

— О Боже! — Николас простонал сквозь зубы, почувствовав, что снова стоит на ногах. — Это тоже еще один урок? Чему же мне на этот раз предстоит научиться, дабы утолить вашу жажду справедливости?

— Значит, пытки не доставляют вам удовольствия? — небрежно произнес Ньюбери, не поворачивая головы. — А я был уверен в обратном, наблюдая, как вы с готовностью принимаете это лекарство, вместо того чтобы собраться с духом и рассказать всю правду, ведь я вам сразу предложил эту альтернативу. Выбор у вас был.

Он уже научился к этому времени пропускать мимо ушей все, что они говорили, и не поддаваться на коварные предложения, поэтому он сказал только:

— Какая разница, что я хочу и чего не хочу? И получаю я от этого удовольствие или нет? Я просто подчиняюсь и, безусловно, остаюсь вашим почтительнейшим и покорнейшим слугой, ваше превосходительство.

— Я рад это слышать, — коротко ответил Ньюбери и отдал Брауну приказ, несколько озадачивший старика: — Светильник, Браун. Я хотел бы, чтобы вы повесили светильник вот на этот крюк, он здесь будет давать больше света. Здесь и правда слишком темно, плохо видно. Да, спасибо. А другой светильник повесьте сюда… Вот так — прекрасно! Теперь мы полностью подготовили нашу сцену для удобства публики. Вы не будете возражать, если мы подождем немного, пока они прибудут, Николас? Я уверен, что не будете, потому что сегодня вас ждет нечто большее, чем просто урок дисциплины. Я вас заинтриговал?

— Меня волнует только один вопрос: что же я такого совершил, что вы хотите меня наказывать второй раз на дню, или вы просто хотите ускорить естественный ход событий? Видите ли, лорд Ньюбери, боюсь, я утратил способность испытывать любопытство, потому что я знаю, что произойдет лишь неизбежное и к этому надо быть готовым.

— Вы в последнее время стали настоящим философом, мальчик мой! Я бы очень хотел, чтобы вы и в дальнейшем оставались таким же. Такое равнодушие к основным человеческим эмоциям, в конце концов, только укрепит ваш характер. Может быть, я еще буду вами гордиться.

О Господи, как он от всего этого устал, подумал Николас. Сегодняшний день был хуже многих, потому что нестерпимая боль разрывала его, ее уже просто невозможно стало терпеть, и сделалась еще невыносимее, когда они смазали его рубцы мазью, этим вонючим «лекарством», от которого его начало тошнить и он никак не мог удержаться от позывов на рвоту. А теперь ему предстоит испытать все это снова, да еще ему дали время для приятного ожидания. Почему они его вместо всего этого не повесили? Почему бы им сейчас не вывести его во двор и не повесить, устроив зрелище для Ньюбери и его друзей, как это делали сто лет назад во время публичных экзекуций в Тайберне?

Николас не сразу услышал, что говорил ему Ньюбери, пока маркиз не повысил голос и не сказал грубо:

— Николас, можно быть внимательнее, когда к вам обращаются? Это такая неблагодарность с вашей стороны. Я столько времени и сил затратил, чтобы положить конец вашему… гм… заточению.

— В таком случае прошу прощения, сэр, — сказал Николас измученным голосом. — Но я раздумывал о тяжести греха, так сказать. — Он помолчал и добавил равнодушно: — Я благодарен вам за все ваши усилия, разумеется. — Ему уже было почти все равно, каким образом все это закончится.

— Я думаю, вы просто обязаны быть мне благодарны, потому что я предпринял путешествие в деревню и мне пришлось употребить все мое красноречие и всевозможные дипломатические приемы. Должен сказать, что весьма удачно. И как только приедут наши гости, то, я почти уверен, дама, на чью честь вы покушались, должна будет признать, что вы расплатились сполна, так что вы теперь — раскаявшийся грешник, которого надлежит простить. Я думаю, не повредит, если вы немного постонете и повоете. Женщины — очень жалостливые существа, если только не пробуждать в них чувство мести. И, само собой разумеется, не забудьте попросить у нее прощения и уверить ее в том, что вы раскаиваетесь. А в самом деле, вы раскаиваетесь или нет, Николас?

Странно, он почти забыл о причине своего заточения, забыл, как попал сюда, он просто существовал изо дня в день, и смена этих дней означала для него только новые мучения, регулярное «наказание». Он существовал по привычке, и только его воля давно сменилась апатией, он и на вопросы Ньюбери отвечал по привычке, поэтому сказал голосом, лишенным всякого выражения:

— Я в самом деле раскаиваюсь, я — грешник, из которого выбили все его грехи. Она должна мне поверить и простить меня, если я ее об этом достаточно униженно попрошу. Я надеюсь на это!

— О, я в этом не сомневаюсь, — мягко сказал Ньюбери. — Она даже, может быть, почувствует угрызения совести. Женщины — существа непредсказуемые!

«А мужчины — дураки, если они слышат только то, что хотят слышать, а не то, что им говорят. Алекса… Алекса, любимая, прощай навсегда. Ты вполне достаточно отомщена за все, что ты выстрадала в моих руках, за то, что ты потеряла. Теперь ты увидишь, как строго меня наказали…» Знала ли она, каким образом его заставили дожидаться ее приезда для того, чтобы начать представление и с помпой завершить его? Однако почему она так сильно опаздывает? Это, наверное, тоже сделано специально. Внезапный порыв холодного воздуха заставил Николаса непроизвольно вздрогнуть, но даже это легкое движение заставило его заскрежетать зубами от боли. Ах, Алекса! Если ей было нужно удовлетворение и она могла найти его в стонах осужденного, то сегодня вечером ее желание исполнится, потому что его тело настолько ослабело, что долго он не продержится. Где же она?

Ей было очень холодно, несмотря на теплую кашемировую пелерину, подбитую шелком и отделанную мехом, несмотря на все ее юбки, надетые под платье зеленого бархата. Алекса подумала, что ей никогда в жизни не было так холодно, как сейчас, она заледенела и снаружи, и внутри. Если бы ее зубы не были так плотно сжаты, то наверняка они бы сейчас выбивали дробь. Куда это Чарльз ее везет? И что еще ужасное ждет ее там, куда они едут? Уж лучше было продолжать гадать о планах Ньюбери в отношении ее будущего, чем размышлять об этой альтернативе.

— Чарльз! Долго нам еще ехать? Мы уже почти у реки, не правда ли? — Собственный голос показался ей чужим, он не повиновался ей, и она не сразу справилась с ним, а когда это удалось, она сказала более спокойно: — Я так продрогла на этом сыром ветру, и мне совсем не нравится, что мои глаза завязаны. Ты уверен, что вы с твоим дядей не преувеличиваете, создавая весь этот ненужный шум вокруг вашего таинственного «суда присяжных» и «судьи»? Кто они такие, что позволяют себе делать объектом своих дурацких процессов меня и мои личные дела?