– Дальше? – грустно спросила Наталья. Похоже, ей было здесь так хорошо, что совсем не хотелось идти куда-то дальше.

– Ясное дело – дальше! – уверенно продолжал Новик. – Мне вот Григорь Наумыч рассказывал, что есть одна страна, название забыл, так там все звери – с торбами! Еду в них носят, детенышей, все носят в торбах этих. Тоже там люди живут, тоже небось от капитала маются… А Америка? Я как про эту гадину услышу, аж дышать не могу от злости! Доберемся и до нее…

– А дальше? – с еще большей грустью в голосе спросила Наталья.

– Что дальше? – На безмятежном Ивановом лбу возникла ниточка сомнения. – Дальше вон… – Он поднял глаза на луну. – Сделают аэроплан побольше, заведет летчик Курочкин мотор, и полетим… – Он махнул рукой. – Да на наш век и тут делов хватит.

– А вам бы не хотелось, Иван Васильевич, просто так пожить, тихо, мирно, с женой, с детишками, в домике своем?..

Иван снисходительно улыбнулся.

– Не, Наталь Пална, я человек военный. Драться стал сразу, как пошел. Братишку старшего по башке горшком со сметаной огрел – еле откачали Ваську… А потом, если день какой не подерусь, аж не сплю, ворочаюсь… Суну кому из братьев зуботычину, он орет, а мне – спится. Постарше, конечно, поспокойней стал, а все одно… Ныть рука начинает, как долго за шашку не берусь.

– Какой вы, Иван Васильевич… – Наталья в задумчивости покачала головой.

– Да ты не подумай, Наталь Пална, я ж не просто так, а за справедливость! Васька-то горшок упер – хотел сам сметану вылакать.

Наталья медленно пошла вдоль опушки. Иван с прищуром поглядел на нее и пошел следом.

– Ой! – сказала вдруг Наталья испуганно и остановилась.

Перед нею, словно по волшебству, вырастала из травы змея. Она росла, покачиваясь, раздувая капюшон.

– Стоять! – шепотом приказал Иван, плавно вытаскивая из ножен шашку.

Змея вдруг зашипела, и Наталья инстинктивно выставила перед собой руку. В ответ кобра бросилась в атаку. Но между этими двумя действиями лежало действие Новика – он коротко и резко взмахнул шашкой. Голова змеи взлетела высоко и упала где-то невидимая, а обезглавленное туловище, скручиваясь и извиваясь, билось у ног Натальи. Испуганно и брезгливо она прижала ладонь ко рту и отвернулась. Иван вытер шашку пучком травы и опустил в ножны.

– Я этой заразе в Туркестане столько бошек посшибал… Как репейнику…

Он подошел к Наталье близко, взял ее правой рукой за талию и властно притянул к себе. Она покорно положила голову ему на плечо и спросила шепотом:

– Стало легче-то?..

– Маленько полегчало, – согласился Иван.

Кто-то бежал в их сторону.

– Григорь Наумыч, – подсказала Наталья и попыталась легко, необидно высвободиться из объятия.

Брускин бежал челноком, то исчезая в черной тени леса, то возникая в лунном свете, но вдруг запнулся обо что-то и упал, исчез в высокой траве.

– Григорий Наумович! – испугавшись и сжалившись, подала голос Наталья.

Брускин торопливо поднялся, отряхнулся, подошел и быстро, деловито заговорил:

– Это вы, Иван Васильевич, добрый вечер. Наталья Павловна, вы провели ревизию портретов членов ЦИКа?

– Провела, – с готовностью ответила Наталья.

– Что у нас с Лениным?

– Плохо, Григорий Наумович, – нахмурилась Наталья. – Ни одного Владимира Ильича. Ни Троцкого, ни Бухарина, ни Каменева с Зиновьевым, один большой ящик со Сталиным…

– Что ж, Сталин так Сталин, – со вздохом проговорил Брускин. Он не мог оставить вдвоем Наталью и Новика.

После известных нам неприятностей в Гималаях и потерь живой силы при переходе через пустыню состав особого корпуса не только уменьшился численно, но и сократился организационно – теперь в нем было только три не полностью укомплектованные кавалерийские дивизии. По этой же причине были назначены новые командиры. В первый на своем пути индийский населенный пункт Иван Васильевич Новиков вступил в должность комдива.

Штат Раджастхан.

Селение Курукшетра.

1 ноября 1920 года

Курукшетру сплошь заполонили подводы, пушки, тачанки и снедаемые любопытством к чужой жизни красноармейцы.

Индийцы ошалели от непрошеных гостей, которые щедро угощали их сухарями, сахаром, табаком, и в свою очередь давали пожевать бетель, одаривали кокосовым вином.

Заходили в хижины, похожие на украинские мазанки, но небеленые и нищие до боли в груди, выходили во двор, вздыхали, обсуждали.

– А ты говоришь – три урожая! У нас в деревне последняя голытьба и та лучше живет. Вот тебе и три урожая!

– А ты разве не слыхал, что Брускин говорил: у них свои попы, свои помещики, а сверху еще англичанка. И все с бедного индуса шкуру дерут.

– Да не нужны они, три урожая! У нас хоть в бедности, зато зимой на печке отоспишься, заодно бабе пузо намнешь.

– Да у них детишек, гляди, не меньше нашего.

– Когда только успевают?

– Это было б желание, а успеть всегда можно.

Особенно много собралось народу у слона. Двое жестоко спорили.

– А что? Валенки ему свалять, тулуп из овчин пошить – вот и перезимует!

– Это ж сколько овчин пойдет, ты посчитай!

– Ничего, собрать можно. А зато дров на нем навозишь! За один раз возов пятнадцать небось уволокет. Ух и сила! А навозу от него сколько – это ж страшно подумать. Не, назад пойдем, я одного возьму, точно!

– А все говорили: Индия – страна чудес, – недовольно ворчал комдив Колобков. – А где они, эти чудеса? Даже куры вон как у нас. – И он махнул рукой в сторону мирно копающихся в пыли трех хохлаток и одного кочета. Те испугались, видно, и, шумно захлопав крыльями, вдруг взлетели вверх свечкой и застыли, порхая, в зените. Колобков задрал голову и смотрел, открыв рот, придерживая рукой буденовку, чтобы не свалилась.

На выезде из села красноармейцы что-то весело и споро строили, там пели пилы, стучали топоры.

Брускин разговаривал со старым индийцем по-английски и переводил комдивам Новикову, Колобкову и Ведмеденко.

– Он говорит, что их селение несет на себе, как это… проклятие… Потому что здесь произошла однажды страшная битва. Во-он там, на том поле. Одно войско возглавлял бог Кришна, а другой лучший из людей… Арджуна…

– Это как же… бог с человеком? – не понял Новик.

– Да сказка это, – усмехнулся Колобков.

Скорбно глядя на то поле, индиец продолжал медленно говорить, а Брускин переводил, с трудом подбирая слова:

– И в одном войске, и в другом были отцы, и дети, и родственники… И они убивали друг друга. С тех пор над селом лежит проклятие!