Это достижение стратегической цели — нарушение снабжения турок — обрадовало Лоуренса гораздо больше, чем его тактическая победа. Оно помогло ему забыть о пролитой крови и привело его в хорошее настроение, в котором он написал отчет об операции при Тафила для штаба в Палестине. Составленный им отчет явился еще большей пародией на ортодоксальность, чем сама «битва», поскольку он составил его в обезличенном тоне, применив профессиональный жаргон, который полюбили военные начиная с того момента, когда Цезарь написал свой мастерски придуманный официальный отчет о Галльской войне. Таким образом, по словам Лоуренса, профессиональное начальство могло принять его за исправившегося человека-любителя, скромно следовавшего по стопам авторитетов, вместо клоуна, потешавшегося над процессией военных авторитетов, которая во главе с Фошем в качестве дирижера шла с барабанным боем по старой дороге крови.

Лоуренс получил в награду орден за боевые заслуги. Когда он в следующий раз увидел Алленби, то заявил, что для него, пожалуй, больше подошел бы морской орден. А несколько месяцев спустя, когда Лоуренс находился с экспедицией в пустыне, два британских самолёта, завидев караван верблюдов, устроили за ним охоту. Напрасно Лоуренс заставлял своих людей ездить по кругу — обычный сигнал самолету, который показывал, что войска свои, — самолеты продолжали по ним обстрел, но, к счастью, безрезультатно. В своем донесении об этом случае Лоуренс просил о награждении его летным орденом за боевые заслуги со следующей мотивировкой: «За присутствие духа и воздержание от обстрела двух истребителей типа «Бристоль», которые пытались уничтожить пулеметным огнем с воздуха мой отряд».

В течение ряда недель, последовавших после успеха у Тафила, его юмор был ему весьма нужен. Продолжавшийся период плохой погоды расстроил его дальнейший план захвата всего «хлебного пояса» и установления связи с Алленби у северного побережья Мертвого моря. Племена, находившиеся впереди, обещали свою поддержку, но арабов, которые были с ним, задерживал снег, и чем больше они стояли, тем больше охладевали к его идее проведения активных действий. Необходимость отправить верблюдов на теплые пастбища в долине окончательно обрекла их на неподвижность.

Лоуренс, которому надоело оставаться в непривлекательной и населенной насекомыми квартире Тафила, решил в начале февраля вернуться в свою базу и раздобыть ещё денег для финансирования весенней кампании. Переезд по размякшей почве был очень тяжел; верблюды все время скользили по грязи, холодный ветер пронизывал всадников, но не замораживал дороги. Они проехали пост Молада, где никто их не приветствовал, так как несчастные арабы регулярных частей, снабженные только английским обмундированием летнего образца, потеряли половину своей силы в борьбе с непогодой, которая препятствовала туркам разбить оставшихся. Наконец они достигли Гувейра, где Лоуренс встретил не только Джойса, но и Алана Доунэй, прозванного «ежом», — начальника вновь организованного штаба операций в Хиджазе, сформированного в ноябре в Каире для обеспечения лучшей связи и лучшей организации операций арабов. Лоуренс пробыл там три ночи, а затем, получив 30 000 фунтов, присланных Фейсалом, отправился обратно в Тафила, куда он доехал один после еще более утомительного путешествия. В Тафила он встретил прибывшего с палестинского фронта молодого офицера разведывательной службы, говорившего на арабском языке.

Теперь продвижение вперед было осуществимо, поэтому Лоуренс произвел разведку в направлении к Мертвому морю. Однако когда он по возвращении стал настаивать на этом перед Зеидом, то встретился с затруднениями, вызванными главным образом окружавшими Зеида людьми. Основной причиной отказа от выступления была отговорка, что Зеид израсходовал все деньги, предназначавшиеся на подачки местным племенам, которые никуда не желали двигаться. Убедившись в том, что разговоры ни к чему не приведут, Лоуренс заявил Зеиду, что если деньги не будут возвращены, он от него уедет.

Разочарование, происшедшее после длительного периода напряжения, вызвало у Лоуренса желание бросить все дело. К тому же он чувствовал, что теперь имеет для этого достаточно оснований, так как считал, что расстройство намеченных им военных планов указывало на недостаточность его власти над арабами и сводило к нулю ту цель, для которой Алленби его использовал. В результате Лоуренс отправился на запад к Алленби с намерением вручить ему прошение об отставке.

Проехав почти 120 км, он узнал радостную весть о взятии Иерихона. Тогда он отправился дальше в штаб-квартиру Алленби и случайно встретил человека, который мог его заменить. За моральное разложение Зеида Лоуренс винил самого себя. Он заявил, что чувствует отвращение к ответственности, жаловался, что ему была предоставлена полная свобода действий, и сожалел, что он ею воспользовался. Его личным желанием было вернуться обратно и сделаться колесиком военной машины, имея вокруг себя все удобства. Он пришел к убеждению, что находиться в упряжи повиновения было легче, чем пришпоривать самого себя, являясь начальником.

Подобное настроение Лоуренса частично объяснялось его физическим состоянием: «Я был очень больным человеком, почти дошедшим до точки надлома». Но за этим имелось еще кое-что. Несомненно, что те несколько дней, которые он провел с автобронеотрядом в обычной обстановке британских солдат, показали ему привлекательность этого беззаботного существования в подчинении. Кроме того, для поддержания энергии и боевого духа автомашины, несомненно, являлись лучшим средством передвижения, чем верблюды. Впечатления тех дней, подкрепленные дальнейшим опытом, повлияли на выбор им занятия после войны.

Во время завтрака у Клейтона, последний предъявил новый спрос на услуги Лоуренса, отклонив все его протесты требованием обстановки. Уже в течение нескольких дней до неожиданного прибытия Лоуренса штаб командования безуспешно пытался установить с ним контакт, отправив за ним самолеты.

Этот срочный вызов Лоуренса явился следствием нового призыва к Алленби с запада.

Немедленно после взятия Иерусалима Алленби было обещано прислать подкрепления. В свою очередь его просили сообщить в общих чертах дальнейший план действий. В своем ответе Алленби подчеркнул трудности дождливого сезона, но сообщил, что в этот период он намеревается вести военные действия против Хиджазской железной дороги с целью отрезать 20 000 турок, находившихся к югу от Аммана, затем, слегка продвинув вперед свой левый фланг, приготовиться к новому наступлению в большом масштабе совместно с морскими силами.

Когда Ллойд-Джордж ознакомился с этими планами, они показались ему слишком узкими. Он жаждал вывести Турцию из войны и для этой цели желал бы видеть Алеппо взятым. Это позволило бы отрезать турецкие силы в Месопотамии или в крайнем случае удовольствоваться полной оккупацией Палестины. В связи с этим Алленби был запрошен о том, какие дополнительные силы потребуются ему для осуществления указанных планов.

Алленби ответил, что он надеется осуществить меньшую задачу к середине лета, но для более крупных задач ему потребуется, по крайней мере, 16 пехотных дивизий, т. е. количество, превышавшее более чем вдвое его наличные силы. Но если бы даже Алленби и получил требуемое подкрепление, то все же он не был уверен в возможности обеспечить его снабжение. Алленби объяснил правительству, что предпочел бы продолжать идти уверенно шаг за шагом вперед в соответствии с заранее намеченным планом, чем следовать полетам фантазии Ллойд-Джорджа. Робертсон был одним из главных ораторов, доказывавших «невозможность» осуществления желаний Ллойд-Джорджа. Но его влияние постепенно ослабевало. 21 января представители нового высшего военного совета союзников приняли, под давлением Ллойд-Джорджа, решение оставаться в состоянии обороны во Франции, Италии и на Балканах и «предпринять решительное наступление на Турцию в целях уничтожения турецких армий и сокрушения сопротивления турок».