Засечка мобильного телефона в Шанхае.

А Гоген? Он оставил мир плащей и кинжалов спустя неделю после смерти Матеуса Перейры, чтобы найти женщину, которая, как он полагал, его убила. Было время, сказал он, когда я думал, что она выйдет за меня замуж. Но у меня так и не хватило духу сделать предложение, а ей, по-моему, просто наскучило его ждать.

Через восемь дней после того, как я встретилась с Гогеном в доме под утесом, мы ни на шаг не продвинулись к тому, чтобы найти Байрон.

Я позвонила заранее, и когда машина за мной так и не приехала, я вызвала такси и подъехала к нему домой на встречу.

В этот раз не на кухне. В кабинете, украшенном висевшим над камином портретом Матеуса Перейры, написанным человеком, которому заплатили за любовь к позировавшему, но который не смог его полюбить. Половинчатый образ, где царственное выглядело тираническим, улыбка смотрелась как ухмылка, в зависимости от того, как на все поглядеть.

Гоген, в плотных тапочках, украшенных заячьими головами, и зеленом шерстяном кардигане, поднял глаза, когда я вошла, впервые увидел мое лицо и сказал:

– Вы, наверное, Уай. Я не понял, что вы заедете.

– Мы говорили по телефону.

– Я это не записал. Прошу прощения.

Я пожала плечами и села на мягкий диван напротив нечитаных, нелюбимых книг в дорогих кожаных переплетах.

– Я думала о Байрон.

Он отложил ручку, поднял руку, прося подождать, залез в ящик стола, вытащил оттуда блокнот и USB-диктофон. Я позволила ему пролистать свои записи и собраться с мыслями, прежде чем он наконец поднял на меня взгляд и спросил:

– Вы ознакомились с моим фактическим материалом?

– Да.

– Мы его обсуждали?

– Да.

– Ну, хорошо.

Он сделал еще одну пометку, потом осторожно отодвинул блокнот в сторону и развернулся в кресле, снова лицом к столу, положив диктофон себе на колени.

– Так вы сказали?..

Спокойный, такой спокойный. Спокойствие тонкой, припорошенной снежком корочки льда на озере, совершенно гладкой, пока на нее не надавят. Гоген видит меня впервые в жизни, но записи его говорят, что это не так, и поэтому он разговаривает со мной, как старый друг, и спокоен, очень-очень спокоен.

– Мне кажется, мы идем по ложному следу.

– Разве?

– По-моему, надо взяться за Агустина Карраццу.

– Который из Массачусетского технологического института?

– Да.

– Хорошо. Почему?

– По-моему, его будет легче найти. Агустин не Байрон – он наделает ошибок.

– Нет никаких оснований думать, что он все еще с ней связан.

– Поэтому нет никаких оснований думать, что мы за него возьмемся.

– Мы раньше об этом разговаривали? – спросил Гоген. – Это старое предложение?

– Нет. Мы не принимали его в расчет, потому что он сделал свое дело и залег на дно много месяцев назад. Думаю, нам надо снова им заняться. Он ученый, он свяжется с семьей, друзьями, станет пользоваться тем же мобильным телефоном, его засекут камеры, тормознут на таможне…

– Но свяжется ли он с Байрон?

– Думаю, да, если его к этому подтолкнуть.

– Ловушка?

– Как вам угодно…

Открылась дверь. Я умолкла. На пороге стояла Филипа, в темно-бордовом домашнем халате и босиком. Она рассеянно оглядела комнату, заметила Гогена, потом меня и спросила:

– Вы можете предоставить мне подходящий завтрак?

Гоген стрельнул глазами на меня, затем обратно на нее и ответил:

– Внизу есть мюсли.

Она сморщила верхнюю губу.

– Мне кажется, они трудны для пищеварения. Да и сахара в них слишком много.

Потом снова уперлась взглядом в меня, задумавшись о моем существовании и пытаясь объяснить мое присутствие в комнате. Не найдя ответа, она одарила меня лучезарной улыбкой и произнесла:

– Прошу прощения, мне кажется, нас не представили. Меня зовут Филипа, а вас?

– Меня зовут Хоуп.

– Прекрасное имя для прекрасной женщины! Вы не здешняя, как я вижу.

– Нет, я из Англии.

– Из Англии? А откуда именно?

– Из Дерби.

– Ах, прекрасно! Сама я там не была, но всегда хотела поехать.

Я улыбнулась, но не смогла тягаться с ее лучезарностью.

– Ну, что ж, – сказала она за секунду до того, как молчание могло сделаться неловким, – Хоуп, я очень рада нашему знакомству, надеюсь, мы с вами еще не раз увидимся и подробно поговорим об Англии. Но теперь мне и вправду нужно позавтракать. Думаю, вас не смущает мой поздний подъем и внешний вид, ночь у меня выдалась не из лучших.

– Не смущает.

– Вы просто прелесть, мы с вами непременно подружимся.

С этими словами она широко улыбнулась мне и Гогену, развернулась и вышла, закрыв за собой дверь.

Я посмотрела на Гогена, и он отвел взгляд.

– Она помнит, как убила Рэйфа? – спросила я.

– Да.

– Но она…

– Она говорит, что засудит того, кто поломал все веселье, и что ей понадобится психолог. Она воспользовалась «Совершенством», чтобы найти себе подходящего психоаналитика – там такая функция доступна. Она выбрала врача в Париже и получила четыре тысячи баллов, когда записалась к нему на десятинедельный курс. Мне пришлось все отменить – полиция ее не отпускает при теперешнем раскладе дела, и хотя она потеряла эти баллы, но не сказала, что расстроилась. Совершенные не плачут. Плач – это отвратительно.

– Вы симпатизируете Байрон? – задумчиво спросила я. – Или тому, что натворила Филипа?

– Я… нет. Байрон – убийца. Ее дело… можем мы назвать это делом? «Дело» – слово праведное, подразумевающее…

– Веские причины?

– А вот вескости тут не хватает.

– Агустин Каррацца, – твердо повторила я. – Он любит убегать.

Понадобилось всего три дня, чтобы отыскать нашего пропавшего профессора.

Его ошибка оказалась поразительной по своей глупости. Он зашел в свою музыкальную коллекцию с компьютера в Гватемале, возможно, заключив, что стоит рискнуть высветить свое местоположение для того, чтобы заново получить доступ к хранящимся в облаке песням стоимостью несколько тысяч долларов.

На следующий день Гоген вылетел в Гватемалу. Я отправилась тем же рейсом, но сама заказала билеты. Ненавязчивый подход, осторожный и незаметный.

Он подъехал к порогу Агустина Карраццы в десять вечера, в разгар грозы, постучал три раза, выждал, потом снова трижды постучал.