хватает Володи, он всегда умел нас успокоить. Вот думаю: все предложения в настоящем времени, и только Володя – в прошедшем. «Умел», а не «умеет».

А ведь где-то хранится его часть. Она внутри Бори, и внутри меня, и внутри Андрюши.

И внутри Ванечки, где бы он ни был.

История о египетских Ка успокаивает меня, когда становится совсем невыносимо. Еще я думаю о своем черве. Все-таки подчинено ли ему мое сознание? Это он, червь, думает, любит, мечтает, или все-таки червь совсем примитивен, и он лишь физическая часть меня, помогающая мне изменяться?

Сложно сказать, но одно ясно – мы вместе с того момента, как я был лишь парой клеток, и будем вместе, пока я не умру.

Хотя увлекаться этими мыслями, конечно, не стоит, потому как люди должны быть по возможности одинаковыми.

Хорошо было бы, если бы все мы были похожи и так легко понимали друг друга.

Андрюша спрашивает меня, не хочу ли я включить свет, раз все равно никто не спит. Я говорю, что нет, конечно, вдруг они уснут.

Андрюша говорит:

– Эдуард Андреевич сказал, что если мы с Валей не сдадим экзамен, просто будем дальше проходить процедуры. Никто нас не утилизирует.

– Ну тогда и волноваться не стоит, – говорит Боря. – Просто ты – лох педальный. Интересно, чего там девицы? Спят ли? Дрочер, как думаешь?

– Не спят, – говорит Андрюша. – А ты кем в детстве хотел стать, Боря?

Вопрос странный и немного грустный.

Боря говорит:

– Летчиком! Вжу-у-у-ух! Или пилотом космического корабля, тоже ничего! Психиатром еще.

– А я думал, что клоуном, – говорю я.

– Это ты что, Жданов, пошутил что ли?

– Я попытался, но у меня не вышло.

– Похлопаю тебе мягко, чтобы не спугнуть. Ну пиши, писатель.

– А ты, Андрюша? – спрашиваю я.

– А что ты пишешь?

– Я все записываю, что мы говорим.

– Тогда я хотел стать хирургом.

– А как это связано с тем, что я пишу?

– Никак.

– А ты, Жданов? – спрашивает Боря.

А я не знаю. Пока пишу эту фразу, думаю, что ответить, но ответить мне нечего. Я всегда мечтал именно об этом.

– Я так и хотел, – говорю.

Мне почему-то сейчас очень хорошо, хотя ничего такого важного мы не говорим. От того, что так хорошо, еще острее не хватает Володи.

Завтра экзамен. Завтра, завтра решится, стану ли я солдатом.

И я думаю, что стану.

– Зато, – говорю я, – мы всегда будем вместе.

– Да, – говорит Боря. – Втроем. Тьфу ты, стукач и дрочер. Что за компания?

Андрюша говорит:

– Я все-таки рад, что вышло так.

– А чего это ты рад?

– Возможности, – говорит Андрюша. – Грустно так прожить жизнь и не узнать, что может червь.

– Может, ты ничего и не узнаешь, ты ж лох педальный, у тебя не выходит ничего!

– Не говори так! Он большая умница! Кто позже расцветает, Андрюша, тот ярче цветет!

– Я думал, это девчонкам говорят, у которых грудь не растет.

– Ну не знаю. Это всегда актуально.

– А ты, Боря, – говорит Андрюша, – был далеко не лучшим.

– Ну да. Но оказалось, что надо не хорошо учиться, а иметь глубокую личностную драму.

– У меня есть глубокая личностная драма, – говорит Андрюша.

– Это еще какая?

– Это я.

– Ну понятно. Для лохов отмаза, чего и следовало ожидать.

А я говорю:

– Ребята, вы – мои друзья.

– Я тебе не друг, пошел ты на «хуй».

– А я твой друг, – говорит Андрюша.

– Надо ценить дружбу, – говорю я. – Товарищество. Это очень важно.

– Ой, завали ты.

– Никто меня не понимает, – говорит Андрюша.

– Я ужасный человек, – говорю я.

– Я убил своего брата, – говорит Боря. – Так что завалите все со своими мелкими мещанскими драмами.

Теперь неловко что-нибудь говорить. Мы молчим. Но все-таки мне и страшно, и тепло. Почти что даже хорошо.

Пусть с мамой мы поговорили не очень, но сейчас я так отчетливо чувствую, что я не один.

И что мне много кого не хватает, вокруг столько боли, но все-таки нет, не один.

Боря говорит, сжалившись над нами:

– Ну ладно, всё. Спать пора. Утро вечера мудренее или типа того. Спокойной ночи, пацаны.

– Спокойной ночи, Боря.

– Спокойной ночи, ребята.

А я сейчас тоже допишу это, и буду спать. Какая ночная прохлада, и луна, и звезды, и занавески колышутся.

Идеальная ночь с точки зрения погодных условий, освещения и прочих таких деталей.

Ванечка хорошо бы ее нарисовал. Наляпал бы черным, налепил желтых звезд, но получилось бы именно то, что надо.

Однажды мы с ним встретимся, я это знаю, это вселяет в меня страх, но и надежду – тоже.

И почему мне сейчас так хорошо? Я почти уже засыпаю, так что надо заканчивать.

Спокойной ночи.

До завтра.

Запись 203: Сон про цирк

Короче, пока лошара и его друг ебантяй собираются, расскажу-ка я свой сон. А то хуй ведь знает, как оно повернется, вдруг всем пиздец. Тогда моя запись будет великим финалом этой тупой истории.

Ну и просто так мне, в общем, захотелось написать.

Значит, мой сон.

Нет, какой мой сон? Сначала скажу честно: кроме «Гамлета» я читал от корки до корки и без пинка еще одну книжку, совсем еще в детстве.

Была там такая фраза, она мне запомнилась. «Люблю циркачей и военных». Ну или как-то так, да, или как-то вот так.

Словом, запомнилась мне она, потому что я тоже пиздец как люблю и циркачей, и военных. Это про меня.

Снился мне заебатый сон про цирк. Значит, я стоял на коняшке, как джигит такой, ну, на спине ее, обеими ногами. Не было у меня ни шашки, ни бурки (тоже воспоминание о той книге, там у мальчика одного был костюм такой на карнавале).

Я стоял и знал, что скоро упаду. Это было мне все совершенно очевидно и ясно. И в то же время – все равно.

Люди хлопали мне, все были в блестящих костюмах, и софиты, софиты, туда-сюда, глаза слепило.

Непередаваемо, короче, я себя чувствовал. Так было ярко и жарко, что просто жесть. Ну, думаю, упаду и ладно, пусть даже затопчет меня этот конь дебильный. А он еще белый такой, в красном покрывале, суперконь, лучший из лучших, на таком может ездить только какой-нибудь там Тюдор седьмой, или восьмой Генрих, или вот лично я.

Сказочный суперконь, ну да.

Упасть я с него упал все-таки и, видать, я умер, потому что проснулся.

А проснулся – прохладно, пасмурно, куда что делось, где софиты и все дела?

Тут