– Это Теодора… Говорят, что это вы, мадам…

Внезапно Альенора подавила крик и вздрогнула. Вой, настоящий вой только что раздался там, неподалеку, а потом другой, еще и еще!.. Она вглядывалась в ночь. Ей надлежит находиться прямо напротив замка. Она еще не добралась туда. Осталось несколько сотен шагов по льду. Альенора вновь заспешила вперед, слыша раздававшийся отовсюду вой.

Наконец! Она остановилась прямо напротив донжона, сбросила свой волчий плащ и опустилась на колени посреди замерзшей Ионны. Сложила руки и стала молить Христа, как делала это в Иерусалиме:

– Jesus, spes paenitentibus, qui pius es petentibus, qui bonus es te quarentibus… [22]

Это были те же самые слова, которые она шептала на Масличной горе, пока Анн ходил вокруг с завязанными глазами. Как был тогда сладостен воздух, как светел!

Она закончила молитву и начала другую, потом еще и еще, но ничего не произошло. Ей было холодно. Тело сотрясала крупная дрожь. Перед ней возвышался небольшой взгорок, весь белый от снега, за ним – деревья, лес… и ни малейшего признака жизни. Не замерзать же ей насмерть! Надо позвать волков, сказать им, что она ждет! Она вспомнила считалочку из своего детства и принялась напевать ее дрожащим голосом:

Wolf, wolf, little wolf…

Волк, волк, волчок, покажи свои лапки,

Волк, волк, волчок, покажи свой носик.

Волк, волк, волчок…

– Боже!

Она никогда не думала, что их может быть столько! Широкая серая лента опоясывала пригорок по всей его длине. И они все прибывали и прибывали! Не торопясь, медленно приближались к ней. Весь снег посерел от волков. Пора…

Альенора взмолилась о том, чтобы Анн оказался у своего окна, набрала воздуху в грудь и выдохнула изо всех сил:

– Оу-у-у-у-у-у!

Клич Теодоры, призывающей волков совокупиться с ней, – надо, чтобы он услышал!

Она повторила, еще громче:

– Оу-у-у-у-у-у!

Перед ней стоял один-единственный волк, на много шагов опередивший остальных, крупный самец, вожак стаи. Это он подаст знак. Это с ним у нее назначено свидание – еще с тех самых пор, как она увидела уходящего в Иерусалим Анна, босоногого, с залитым грязью лицом.

Альенора протянула руку к морде зверя. Она не боялась его. Он звался искуплением, он звался спасением, он звался прощением, он звался любовью… И Альенора заговорила с ним:

– Иди ко мне, я – Теодора де Куссон. Я – «волчья дама», хозяйка зимнего замка, госпожа великих холодов…

***

Анн услышал. Когда раздался вой, он находился не возле окна, а в часовне. Тело Эсташа де Куланжа, принесенное из башни в оленьей шкуре, лежало перед алтарем. Анн стоял перед ним на коленях рядом с Дианой и молился за упокой души несчастного. Филипп и Одилон Легри преклонили колени у них за спиной.

Несмотря на святость места, заслышав вой, Анн встрепенулся и вскочил на ноги. Среди завываний волчьей стаи звучал голос, который он узнал бы из тысячи – голос Теодоры! Она звала его. Он должен спешить к ней на помощь, несмотря на мороз, несмотря на ночь!

И вновь рухнул на колени. Анн не может ничего сделать. Он не должен ничего делать. Он прекрасно знал, что там сейчас происходит: Теодора, волчья тень, покидает здешний мир, чтобы уйти в другой, тот, которому принадлежит. Второе завывание заставило его содрогнуться всем телом. Он закрыл глаза и не увидел, как рядом с ним Диана обхватила голову руками…

***

Бдение над телом сеньора де Куланжа продолжалось до зари. Когда пропел петух, Диана встала и попросила Анна следовать за нею. Едва они покинули часовню, как девушка повернулась к нему. Куда же исчезло то юное смеющееся лицо с полными щечками и сверкающей улыбкой? Волнения, слезы, недостаток сна превратили его в трагическую маску.

– Сеньор д'Орта заплатил ваш выкуп.

– Откуда вы знаете?

– Его привезла ваша жена.

– Где она?

– Ушла к своим. Я не должна была говорить вам до утра.

– Безотрадный!

Как безумный, Анн бросился к конюшням, выкликая имя своего коня. Тот предстал перед хозяином, и он вскочил на спину животного, даже не потрудившись оседлать.

Анн проскакал по скованному льдом подъемному мосту. Остановился на мгновение, прикидывая, в какую сторону направиться. И тут увидел тучу воронья, кружившую над Ионной.

Он остановился на берегу. Безотрадный заржал от ужаса. Анн соскочил на землю и позволил верному коню вернуться в замок без седока. А сам двинулся к большому серому пятну, видневшемуся посреди замерзшей реки. При приближении человека вороны взлетели. Анн опустился на колени и произнес ее имя:

– Теодора…

Перед ним лежал скелет. Волки сожрали все. Но это была точно она. Он узнал плащ из волчьих шкур, на котором лежали кости и обрывки серого шерстяного платья. Анн выпростал из-под одежды свою повязку и показал ее пустым глазницам.

– Смотри. Никогда я с нею не расставался.

Не следует печалиться. Ничего не произошло. Тень вернулась к теням, волк вернулся к волкам…

Анн долго сдерживался, убеждал себя, как мог, – и вдруг сорвался. Он кричал, стонал, рыдал, всхлипывал. Стучал кулаками по замерзшей реке, бился о нее лбом, как тараном, расшиб голову в кровь. Как безумный, стискивал он в объятиях скелет, ласкал своими окоченевшими от холода пальцами…

Где эти серые глаза, в которых отражался мир? Вместо них – лишь два черных, ужасных провала. Мир поглотила головокружительная пропасть этих пустых глазниц! Где голос, произносивший: «Любимый, летние ночи коротки»? Нет больше голоса. Нет даже рта. Только смеющиеся, смеющиеся, смеющиеся зубы!

Эти зубы он и целовал, вновь и вновь. Обдирал о них свои губы… Почувствовав, что холод вот-вот парализует его, Анн, наконец, встал. Завернул останки Теодоры в волчий плащ. Она стала легче младенца. Он взял ее на руки и двинулся со своей ношей в замок.

Он говорил с ней, баюкал, целовал в последний раз. Прижимался головой к ее черепу и заливал своей кровью, вытекавшей из многочисленных ран на лице. Кровь не замерзала: ее было слишком много. Он плакал над ней. Слезы не замерзали: их было слишком много. Они все лились и лились, затекая в пустые глазницы. Теодора плакала его слезами, и Анн плакал в Теодоре. Его слезы были водопадом, низвергавшимся через черную пропасть в потусторонний мир.

***

Останки Теодоры де Куссон, завернутые в волчий плащ, были положены перед алтарем часовни, рядом с телом Эсташа де Куланжа, завернутого в оленью шкуру.

Оба мертвеца дожидались там окончания великих холодов, ибо до тех пор о погребении не шло и речи. Невозможно было выкопать могилы в насквозь оледеневшей земле. Невозможным оказалось даже отслужить заупокойную службу, поскольку вино тоже застывало.