ни малейшего сомнения на этот счет, если бы его увидели рядом с отцом, которого в данную минуту нет дома. Отсутствие мужа вместе с другой, одинаково дорогой сердцу особой сильно беспокоит находящуюся на веранде парагвайку.

— Ах! — прошептала она, устремив взор на равнину. — Что бы могло их так долго задержать?

— Не беспокойтесь так, дорогая мама. Наверно, отцу посчастливилось встретить какую-нибудь редкую птицу, интересное растение, новую дичь; поэтому он так и запоздал и, по обыкновению увлекшись, не замечает, что зашел слишком далеко.

Этими словами юноша, видимо, старался только успокоить свою мать.

— Нет, милый Людвиг, — отвечала она, — одно это не могло бы его задержать. Ведь он не один, с ним Франческа. Ты знаешь, что твоя сестра не привыкла к большим экскурсиям, и он не рискнул бы ехать так далеко с ней. Я положительно не могу даже представить себе, чем объяснить такое продолжительное отсутствие. Самое меньшее, чего я боюсь, — это то, что они заблудились в Чако.

— Это очень может быть, мама. Гаспар уже уехал их разыскивать, а ведь ему известен каждый уголок этой страны на пятьдесят миль в окружности; во всей Южной Америке не найдешь никого, кто бы лучше его сумел выследить кого бы то ни было, и, если они заблудились, он их скоро отыщет и привезет с собой; положитесь на нашего гаучо.

— Ах, что, если они заблудились, Матерь Божья! Это самое худшее из всех предположений, — вскричала бедная женщина.

— Почему, тетя? — спросил племянник, который до этой минуты хотя и не произнес ни одного слова, но был взволнован не меньше их обоих.

— Почему так, мама? — спросил ее одновременно и сын. — Мы, по крайней мере, раз двадцать сбивались с дороги с отцом, и никакого же несчастья от этого с нами не случилось.

— Вы забываете, дети, что теперь нет вблизи наших защитников. Нарагуана со своим племенем покинули свой последний лагерь и ушли внутрь страны, даже ваш отец — и тот не знает, куда они ушли.

— Да, правда, — согласился чернокудрый юноша, — я слышал, как разговаривали об этом дядя и Гаспар; даже и гаучо ничего не знает. Он думает только, что они поднялись немного вверх по реке и поселились в одном из своих прежних поселков.

— Но это не настолько важно, мама, Франческа не одна, а с отцом, и потом с ними гаучо… Я уверен, что с ней ничего дурного не может случиться, — сказал Людвиг, сам не веря тому, что говорит.

Он знал не хуже матери, что кроме племени вождя Нара-гуаны, товасов, состоявших по какому-то исключительному случаю в дружеских отношениях с жителями эстансии, еще и другие индейские племена бродили в этом углу Чако. Племена мбаясов, гуанкурусов и ангитосов часто посещали эту страну и были смертельными врагами всех бледнолицых. Юноша говорил так только для того, чтобы успокоить мать, но слова его не произвели на нее никакого впечатления. Солнце склонилось уже к западу за обширной равниной, а владелец эстансии, отправившийся еще с восходом в сопровождении своей единственной дочери — прелестного четырнадцатилетнего ребенка, до сих пор так и не возвратился. Несомненно, случилось несчастье, потому что даже Гаспар, посланный на розыски отсутствующих, тоже до сих пор не вернулся.

— Madre de Dios![9] — повторяла беспрестанно несчастная мать и жена. — Что такое с ними случилось? Что могло их задержать?

Наступил вечер, а за ним ночь. Склонившись перед образом Богородицы, воссылала к ней бедная мать свою горячую мольбу:

— Святая Матерь Божья, возврати мне моего мужа, возврати мне дочь!

За всю эту долгую ночь никто не сомкнул глаз в жилище натуралиста, исключая, может быть, нескольких индейцев-пеонов[10] (рабочих) из племени гуаносов. Племя гуаносов в Чако резко отличается от воинственных товасов и гуанкурусов. Они скорее напоминают мирных ацтеков и пуэблосов в Мексике. Гу-аносы занимаются торговлей и часто поступают в услужение к белым жителям Парагвая и Корриентеса.

Мать так и не сомкнула глаз всю ночь. Юноши также не спали, напряженно, с бьющимся сердцем прислушиваясь к малейшему шуму, не осмеливаясь передать друг другу свои опасения. Только по временам с губ их срывались слова:

— Отец!.. Сестра!.. — говорил сын.

— Дядя!.. Кузина!.. — повторял Циприано.

На следующий день яркое солнце озарило своим светом зеленые пампасы, поднимаясь на востоке над горами Парагвая.

Несчастная женщина, погруженная в свои безотрадные думы, смотрела безучастно перед собой на восходящее светило. Но скоро ее глаза снова обратились на запад, откуда должны были приехать дорогие ее сердцу люди и где она могла их увидеть.

Когда золотые лучи солнца заблестели в зеленых ветвях большого дерева омбу, закрывавших своими широкими листьями весь дом, на веранде, как и накануне вечером, стояли трое — мать, сын и племянник. Лица всех были обращены на запад, и глаза с беспокойством осматривали равнину. Душа их была наполнена мучительным предчувствием, и даже Людвиг, все время такой спокойный, с виду по крайней мере, и тот не мог найти слов для утешения матери. Каждый молча думал про себя о причинах такого долгого отсутствия отца и сестры, которые должны были вернуться еще накануне. Каждый говорил себе, что Гаспару давно пора было привезти известия. Всем приходили на ум ужасные случаи, которым могли подвергнуться дорогие им существа при встрече с враждебными индейцами; наконец, каждый представлял себе и тысячи других опасностей, которыми грозило путешествие по Чако, и старался этим объяснить долгое отсутствие путешественников. Прошел еще час; солнце, поднимаясь все выше на середину неба, осветило уже равнину. По ней по временам пробегал только страус в высокой траве или лань, испуганная приближением пятнистого ягуара, вдруг вскакивала со своего места, но не видно было ни одного существа, сколько-нибудь похожего на человека, ни одного всадника.

В душе троих не осталось даже того беспокойства, к которому всегда примешивается слабый луч надежды, — ничего, кроме невыносимой, мучительной тоски. Циприано не мог уже больше сдерживаться, его живое воображение сейчас же рисовало перед глазами растерзанных дядю и кузину, умирающих, а может быть, уже и мертвых.

— Я больше не могу оставаться здесь, —