Кстати говоря, память о тех трех с лишним годах войны возвращалась ко мне далеко не сразу, а постепенно, по мере чтения дневника.

Замок в районе Нордлингбурга действительно принадлежал представителям одной из ветвей изрядно обедневшей, но все же довольно известной германо-бельгийской графской фамилии Ааренбергов. Предпоследний граф Леопольд Ааренберг окончательно разорился в конце 1920-х и к тому же был женат на какой-то баронессе с еврейскими корнями.

Поэтому нацисты, сразу после своего прихода к власти, особо не напрягаясь, реквизировали его и без того сто раз перезаложенную собственность, разместив там архивы аппарата Са, а затем СС.

Старый граф Леопольд покинул Германию еще в 1932 году и шесть лет спустя умер в Бельгии, где и похоронен.

Его единственный сын и последний граф Ааренберг, Максимилиан, был, как тогда любили выражаться, «естествоиспытателем» и с конца 1920-х безвылазно торчал в Африке, изучая тамошнюю фауну.

Согласно официальной версии, в 1937-м году европейская научная экспедиция, в состав которой входил и Максимилиан Ааренберг, пропала где-то между Танганьикой и Северной Родезией, на берегах озера Ньяса. Может, утонули, а может, их кто-то съел – в те времена случалось и такое. Во всяком случае предпринятые поиски ничего не дали, так что наследников у графской собственности не осталось.

Авианалет американцев действительно капитально разрушил замок. Я видел в книгах и в Интернете его фотографии, сделанные в 1945–1950 гг. На них видно, что внешние стены здания в основном устояли, но вот крыша, внутренние перекрытия и стены (а там, судя по всему, было много дерева) прогорели и сложились, прочно похоронив все возможные тайны, от которых по-любому остался только пепел.

При этом на снимках конца 1945 г. у замка все так же стоял тот самый танк «Pz-IV» с башенным номером «313», похоже не получивший особых повреждений при авианалете. Видимо, этот танк утащили на переплавку в середине 1946 года, поскольку на последующих снимках его уже не было.

Так что я совсем не удивляюсь тому, что летом 1945 года какие-то осматривавшие местность советские офицеры залезли в этот танк и нашли там мой дневник вполне себе в целости и сохранности. Прочитать его они, судя по всему, даже не пытались (почерк у меня, как уже было сказано выше, далеко не каллиграфический), но, тем не менее, аккуратно сдали тетрадку в архив, за что им большое спасибо.

Что тут можно еще добавить? По Потсдамским соглашениям эта местность отошла к бывшей ГДР и в конце 1950-х г. восточногерманские власти восстановили замок Ааренбергов, где затем был открыт «Museum fur Wissenschaft und Tecnik» (ну то есть «Музей науки и техники», название которого гэдээровцы явно или неявно слямзили у куда более богатого западногерманского мюнхенского музея). Этот, очень средний даже по немецким меркам музей функционирует и сейчас, правда, теперь он скорее краеведческий, а не научно-технический, и в сети можно найти его официальный сайт, где есть кое-какие фото как самого здания, так и внутренней экспозиции. Надо сказать, что внутренности замка действительно перестроили капитально, и о давних временах войны там не напоминает почти ничего. Забавно и то, что как в экспозиции музея, так и в его описаниях на сайте нет ни единого слова или намека о том, что в мае 1945 года замок был чуть ли не дотла разрушен американской авиацией. Оно и понятно – немцам, особенно бывшим западным, категорически запрещено гавкать на американских кураторов, которые задним числом объявили все собственные злодейства и преступления (и прошлые, и нынешние) чем-то позитивным и светлым, направленным исключительно на благо демократии и человечества в том виде, как его понимают они. Так что в массовом сознании немцев пресловутый «шоколадный дядя», раздававший берлинской детворе соевые батончики во время памятного «воздушного моста» 1948 года, давно затмил других «дядей», которые незадолго до этого посыпали фосфором Гамбург и Дрезден…

Что же касается основных участников этого «последнего акта» моей миссии, то кое-что о их дальнейшей судьбе мне удалось выяснить.

Старший лейтенант Махняеева Галина Федотовна умерла от ран в эвакогоспитале 6 мая 1945 г. Она в числе двадцати двух тысяч других советских солдат и офицеров похоронена в берлинском Трептов-парке. Посмертно ее представили к ордену Отечественной войны I степени. Правда, кому тот орден вручали и вручали ли вообще – неизвестно.

В изданной Минобороны РФ в конце 1990-х «Книге Памяти» мне как-то попалась такая запись: «Чемоданов Сергей Григорьевич. 1923 г. р. Майор. Начальник штаба танкового батальона, 64-й танковый полк, 32-я гвардейская мехдивизия. Погиб 4 ноября 1956 г. в Будапеште. Похоронен на кладбище Керепеши в Будапеште».

Из всех прочих участвовавших в моем крайнем «деле» танкистов в архивных документах мне почти случайно встретилась только фамилия чемодановского механика-водителя Максима Красикова, да и то я узнал только о том, что он демобилизовался из рядов Советской Армии в ноябре 1946 г. и, к тому же был практически моим земляком – из-под Краснобельска, из райцентра Силитромак.

Шевкопляс Татьяна Петровна после войны служила на НИИБТ-полигоне, потом преподавала в Академии бронетанковых войск и нескольких технических ВУЗах. Последнее звание в Советской Армии – инженер-полковник. Прожила долгую жизнь и, как мне кажется, была вполне счастлива. Умерла в Москве в 2002 г. В конце 1990-х гг. в специализированных изданиях вышло несколько статей, где упоминалось про ее участие в предвоенных испытаниях легкого плавающего танка «Т-40». Именно благодаря этим статьям я узнал что ее внук живет в Москве, а внучка – в Питере. Разумеется, я внимательно перечитал эти статьи уже после своего «возвращения с войны», когда их героиня давно покоилась на кладбище. А 1990-е, в момент когда эти публикации только вышли, я практически не обратил на них внимания, поскольку тогда еще ничего не мог знать о ней…

Антанас Сигизмундович Рупсюс, наш бессменный шофер Сигизмундыч, в 1945 г. почему-то вернулся в Польшу, где, видимо, продолжал шоферить. Во всяком случае его фамилия оказалась в списке тех, кто погиб вместе с первым министром обороны Народной Польши генералом брони Каролем Сверчевским, во время нападения УПА на министерский кортеж, в ходе роковой инспекционной поездки 28 марта 1947 г.

Никитин Сергей Константинович после войны занимал различные должности в ГАБТУ, в середине 1950-х гг. служил начальником НИИБТ полигона, затем долгое время был советником при генеральном штабе Национальной народной армии ГДР. Уволился в запас в 1965 г. в звании генерал-майора. Умер в 1983 г.

Наш бравый полковник Заманухин Павел Андреевич дослужился до генерал-лейтенанта бронетанковых войск, и, судя по его официальной биографии, в 1950–1970-е годы изрядно помотался по миру, от Северной Кореи до Кубы. Затем он долгое время занимал руководящие должности в Министерстве транспортного машиностроения. Некоторые историки считают его одним из тех, кто в свое время настоял на принятии на вооружение танка «Т-72». Умер в Москве в 1996 году.

В 1981-м году московский «Воениздат» выпустил книгу его воспоминаний «Броневая Рапсодия». Как тогда было принято в те годы для литературы подобного рода (все знают, что обычно в позднем СССР мемуары писал не сам автор, а некий присланный издательством сотрудник, который записывал «устные рассказы» героя, сразу же правя и «приглаживая» их), содержание книги было довольно странным. Автор много написал (при этом то ли он сам, то ли неизвестные редакторы из ГлавПУРа изрядно приврали) о своем участии в предвоенных испытаниях танка «Т-34» (о чем я, естественно, не знал, а значит, проверить не мог) и в сто двадцать пятый раз о контрмерах, предпринятых в ответ на появление «Тигров», «Пантер» и «Фердинандов» после Курской битвы. В книге также было много написано о роли в нашей победе КПСС (упоминалась, в частности, мимолетная фронтовая встреча автора с полковником Л. И. Брежневым, в этом смысле наскоро перекуривший вместе с будущим генсеком Заманухин переплюнул маршала Г. К. Жукова, который, как это написано в первом издании его мемуаров, только хотел «посоветоваться с полковником Брежневым»), а вот о деятельности «спецгрупп», типа той, в которой числился я, разумеется, не было сказано ни слова.