Все должно было произойти своевременно. Если мой кузен подпишет контракт, в котором он отказывается от наследства. Мне оставалось только ждать. А Селии — только писать письма. Одиннадцать писем лежали в ящике моего стола, по одному на каждую неделю отсутствия Джона. Каждый понедельник Селия исписывала половину листа почтовой бумаги, видимо полагая, что слишком длинное послание может потревожить Джона. Не вполне уверенная, что он простил ей то, что назвал предательством, она писала ему удивительные письма. Они были преисполнены такой нежной и чистой любви, какую, казалось, могут испытывать только дети. Каждое письмо она начинала словами «Мой дорогой брат» и заканчивала строчкой: «Я каждый день думаю о Вас и каждую ночь — молюсь».

Содержание писем представляло собой новости о детях, несколько слов о погоде и обязательные уверения, что я поживаю хорошо. «Беатрис здорова и хорошеет с каждым днем», — писала она в одном письме. «Вы будете счастливы узнать, что здоровье Беатрис в порядке, а сама она — прекрасна», — в другом. «Беатрис здорова, но я знаю, что она скучает о Вас», — в третьем. Горькая улыбка появлялась на моих губах, когда я читала их. И сейчас я опять перевязала их, уложила на самое дно ящика, тщательно заперла его и ключ спрятала позади книг в книжном шкафу. Затем я легким шагом и с сияющими глазами пошла переодеваться к обеду.

Я сдержала мое обещание не огораживать общественную землю, пока не минует непогода, и выждала до марта, пока наступившие безоблачные дни не истощили мое терпение.

Я предупредила приходского надзирателя, что на следующий день намереваюсь огородить две сотни акров общественной земли и мне потребуется человек двадцать рабочих. Он поскреб в голове и задумался. Это был грубый, неотесанный, но достаточно хитрый человек, чтобы выезжать за счет других. Его звали Джон Брайен, после женитьбы на одной из дочек Тайка он переехал в деревню. Некоторая независимость от деревенских связей и школьное образование, которое он получил в Чичестере, позволили ему занять должность приходского надзирателя, и теперь он мог поздравить себя с тем, что он — наиболее хорошо оплачиваемый работник и самый презираемый человек в деревне. Он не слишком любил меня. Ему не нравился тон, которым я с ним говорила. Он считал себя выше других, поскольку умел читать и писать и выполнял работу, которой другие бы постыдились. Где-то в глубине души я все еще придерживалась старых взглядов, и если крестьяне кого-нибудь презирали, то так же делала и я. Но дела мне приходилось вести именно с Брайеном, поэтому я придержала Соррель и, выглянув из коляски, объяснила ему, что я хочу.

— Им не больно понравится это. — Голос Брайена выражал пренебрежение к людям, которые могли отказаться выполнять работу, поручаемую им господами.

— Я не жду, чтобы она им понравилась, — безразлично сказала я. — Мне надо, чтобы они ее сделали. Вы сумеете набрать до завтра достаточно людей или придется подождать?

— У меня их сколько угодно, — сказал Брайен и мотнул головой в сторону коттеджей. — Здесь каждый ждет работы. Но им не понравится огораживать общественную землю, так что с ними будет трудно.

— Это мои люди. — В моем голосе звучало безразличие к словам этого плебея. — Нет таких трудностей, с которыми я бы не управилась. Не обязательно сообщать им, что от них требуется. Я встречусь с ними завтра. И остальное будет моим делом.

Брайен кивнул, но я придержала Соррель и не спускала с него глаз, пока он не поклонился мне как положено. После этого мы распрощались.

Но на следующий день, едва завернув за угол деревенской улицы, я увидела, что собралось не двадцать человек, а больше сотни. Сюда пришли все: и женщины, и дети, и старики, и даже некоторые арендаторы. Все нищее население Вайдекра вышло приветствовать меня. Я остановила лошадь и стала медленно разбирать поводья. Мне требовалось время, такого я не ожидала. Когда я обратилась к людям, мое лицо сияло, как обычно.

— Добрый день всем, — громко сказала я, мой голос был звонким и чистым, как трель малиновки над моей головой.

Старики, державшиеся отдельно, подталкивали друг друга локтями, как мальчишки, застигнутые в чужом саду. Наконец вперед выступил Тайк, самый старый человек в деревне.

— Добрый день, мисс Беатрис. — В его голосе звучала мягкая любезность терпеливого человека, который, работая всю жизнь на других, тем не менее не потерял ни своего достоинства, ни уважения окружающих. — Мы все сегодня собрались здесь, чтобы поговорить о ваших планах насчет общественной земли.

В его голосе слышался мягкий акцент уроженца Суссекса, он родился и вырос здесь, его семья никогда не покидала эти места. Возможно, это кости его предков покоились в земле Норманнского луга. Эта земля принадлежала им, прежде чем Лейси захватили ее.

— Добрый день, Гаффер Тайк. — Я говорила очень дружелюбно. Сегодня мне придется быть жестокой, но я никогда не смогу равнодушно слышать родной выговор моей местности. — Я всегда рада видеть вас. Но меня удивляет, что здесь собралось так много народу. Некоторые, вероятно, думают, будто они лучше меня знают, что мне надо делать на моей земле?

Старый Тайк кивнул в ответ на этот упрек, а многие из арендаторов пожалели, что оказались здесь, а не в каком-нибудь другом месте. Они знали, что я запомнила каждое лицо, и побоялись, что за это придется заплатить. Заплатить действительно придется.

— Мы немного обеспокоены, мисс Беатрис, — мягко сказал Тайк. — Когда мы впервые услышали о ваших планах, то просто не поверили, что вы и вправду станете это делать. Мы не хотели идти в усадьбу. Поэтому так долго и не говорили с вами.

Я уперла руки в бока и по очереди оглядела их всех. Я прекрасно контролировала их поведение, и они знали это. И даже старый Тайк, с его достоинством и мудростью, не мог сдержать раболепные нотки в своем голосе.

— Ну. — Мой голос звучал отчетливо и был слышен всем. — Будь я проклята, если я понимаю, почему это мои дела касаются всех вас, но раз уж вы устроили себе выходной и собрались здесь, то, по крайней мере, скажите из-за чего.

Это было как поток, прорвавший плотину.

— Как же кролики? Я не могу покупать мясо, и мы только их и едим! — закричала одна из женщин.

— Где я буду брать хворост, если не смогу приходить сюда? — закричала другая.

— А у меня корова и две свиньи, и они всегда паслись здесь, — сказал еще один из крестьян.

— А я устанавливал на общественной земле свои ульи, чтобы собирать вересковый мед, — раздался голос одного из арендаторов.

— Я резал здесь торф для растопки!

— Я собирала дрова!

— Мои овцы паслись здесь осенью!

Вдруг моих ушей достиг голос старого Тайка.

— Оглянитесь, пожалуйста, мисс Беатрис, — попросил он.

Я стояла перед большим дубом, одним из старейших в лесу. В деревне была забавная традиция: влюбленные, закрепляя свою помолвку, вырезали на его коре свои имена. Сверху, куда только могла достать рука высокого мужчины, и до самых корней шла вязь имен и вензелей, вырезанных очень тщательно и затейливо.