словно замыкал собою некую общую цепь, его мнение было порою решающим, к суждениям его прислушивались, всюду был он желанным гостем.

Этот образованный и умный человек, вполне светский, непохожий на богемных литераторов и художников эпохи шестидесятых – семидесятых годов своей немного старомодной, чудесной воспитанностью, интеллигент до последней кровинки, петербуржец по рождению (он и родился-то в том же доме, что и Блок), москвич по временам становления личности, с послевоенных лет, по складу и широте души, выросший в семье художников, с детства впитавший дыхание искусства, имеющий два высших образования, работавший как актёр в различных театрах, и как профессиональный художник, вовсе не на глазах у всех, а словно втайне, в тиши, при условии душевного равновесия, как-то деликатно, без афиширования, поступательно, но упорно создавал свой, неповторимый художнический мир, находил тот сложнейший синтез, тот уникальный строй, который дал ему возможность поразительным образом соединить в его поэзии слово и музыку, отточенное живописное зрение и пронзительно острую мысль, парадокс и неумолимую логику, озарение и жёсткую хронику, весь хаос незабываемого времени и всю новую гармонию его, – то есть, при всей верности устоям, традициям, он вырывался к новизне восприятия действительности, к новым формам выражения этой единственной в своём роде российской жизни, давал стиху свободное дыхание, раскрепощал и вместе с тем укреплял, утверждал его, шёл к разъятости, к сердцу сути, включая в работу весь свой опыт, все органы чувств, доверяясь интуиции, чутью, веря в чудо речи, – и лирика ли это, если вся она озарена долговечным светом эпоса.

С Леонардом меня познакомили когда-то Наталья Горбаневская, стихи которой я высоко ценил, и Наталья Светлова, ныне жена А. И. Солженицына.

Давно снесли деревянный дом на Трифоновской, где собирались мы тогда, в квартире у Ляли Островской, несколько близких по духу людей.

Леонард, худой, поджарый, со светлым огоньком в глазах, легко закидывающий крупную голову, со своими рокочуще-струящимися интонациями, привычкой как бы подчёркивать, завершать каждую фразу, с умением слушать, с его манерой непринуждённо и просто держаться, напоминал то ли чувствующего себя своим среди своих шляхтича, то ли – таков уж был проступающий где-то там, за проницательным, усталым взглядом, его дальний облик – заезжего рыцаря.

Он читал свою отменно хорошую прозу – отточенные, небольшие, по нескольку страниц, серебрящиеся россыпями звонкой фонетики, рассказы.

Я читал свои стихи.

Мы сдружились – как теперь выясняется, навсегда.

Всё сложилось как-то само собою.

Мы и жили неподалёку друг от друга, и среда была одна, общие друзья и знакомые, – вот и потянулись годы прекрасного человеческого и творческого общения, оглядываясь на которые, несмотря на все пережитые тяготы и беды, вижу я и понимаю особенное их значение, драгоценную их красоту, подлинность и поистине высокую духовность – выжившую сквозь все драматические и трагические обстоятельства и события, устоявшую, укрепившуюся и победившую, выраженную в творчестве.

В самом начале семидесятых я прочитал поразившую меня своей ненавязчивой, но полнокровной, органичной силой и талантливостью книгу стихов Леонарда Данильцева «Неведомый дом».

Книга эта, я убеждён, из тех, что остаются надолго.

Похоже, не одно поколение пишущих стихи людей почерпнёт из неё для себя нечто полезное.

Данильцев, один из немногих в отечественной поэзии, после Хлебникова, Введенского, отважился пойти и дальше, сумел проторить новые тропы, по коим куда проще будет в дальнейшем шагать любопытным и жаждущим.

Никакого отношения к нынешнему поверхностному авангарду книга эта не имеет.

Здесь – поэзия прежде всего.

Вовсе не обязательно «схватывать на лету», сразу понимать и легко усваивать такие стихи. Они не нуждаются ни во всенародной любви, ни в поспешных похвалах. Их просто следует внимательно читать, а потом и перечитывать. Тогда и начинается их движение к читателю, к сознанию, к душе.

Чрезвычайно велика в поэзии Леонарда Данильцева роль музыки, особенно современной (жизнь этого поэта без музыки невозможно представить: друзья – лучшие наши композиторы, начиная с Андрея Волконского, многие первоклассные музыканты, жена – известная певица Лидия Давыдова, долгое время, после отъезда Волконского на Запад, возглавлявшая знаменитый ансамбль «Мадригал»), велика роль живописи (Данильцев и сам чудесный художник, а его друзья и знакомые с молодых лет – практически все современные значительные художники, из неофициальных превратившиеся ныне в широко известных и официально признанных в России и за рубежом – Игорь Ворошилов, Владимир Яковлев, Игорь Вулох, Михаил Шварцман, Олег Целков, Михаил Шемякин, Эдуард Зеленин, Илья Кабаков и так далее, иначе перечень будет длинным), но главное достоинство стихов Данильцева – в том, что они живут в стихии русской речи, ключ к ним – их великолепный язык.

По пальцам можно пересчитать сейчас тех современников автора, кто в родной речи – дома.

Леонард Данильцев, в отличие от бесчисленных, то ли приблудившихся, то ли заблудившихся стихотворцев, не имеющих уха на слово, – хранитель языка.

Речь – его дом. Неведомый дом?

Да, ибо это дом жизни и вечности, духовности и веры, ясной любви и стойкой надежды, это дом, в котором жив огонь творчества.

Неведомый дом – это и страна наша, и Москва, и душа человеческая.

Это – дом поэзии. Неведомый.

Потому что, если бы дом этот был – ведом, в нём не жили бы Музы.

Поэтому и звучит в этом слове, в этом понятии светоносное – ОМ.

Леонард Данильцев – поэт из породы сеятелей.

Для меня это самое серьёзное определение поэта, его значения.

Хлебников, Сковорода, Державин – из породы сеятелей. Это – лучшее, что можно сказать о русском поэте.

Давать жизнь, продолжение, дыхание – Слову! Чувствовать себя – призванным. С честью выдерживать любое внешнее бремя, во имя – сохранения Слова, устремления его в грядущее, и этим сбережения для потомков – нашего времени, укрепления связи времён.

Это ли не подлинный путь?

Семена, брошенные в почву отечественной словесности Леонардом Данильцевым, уже всходят и ещё обильно, щедро взойдут в скором будущем, в приближающуюся эру Водолея, для блага многих.

Людям, для которых чтение книги Данильцева окажется делом нелёгким, следует помнить о том, что она – часть действительно сложной, многообразной, только начинающей приоткрываться культуры, созданной за минувшее тридцатилетие, культуры именно нашего, небывало сложного времени.

И не надо ничего объяснять.

Стихи приходят к человеку – сами.

Толковать и анализировать их будут – потом. Но будут, так уж заведено.

Поэзия Леонарда Данильцева сформировалась и существует вне политических игр.

Она говорит сама за себя.

На шестидесятом году жизни у Леонарда Данильцева издана первая книга.

Входите же в этот неведомый дом.

На то она и память, чтобы в ней, в удивительной