— Ну вот ты, Самарыч, и в легенде. И не абы как, а в самом легендарном месте всех времен и всех народов на золотом Олимпе.

— Добро пожаловать… Надеюсь, ты не притащил с собой английский ящур, а то ведь я в быка иногда превращаюсь… Справа от меня, будьте знакомы, — супруга Гера. Слева — дочка Афина. Прямо по коридору, будьте любезны, — мужской туалет…

Словом, полное радушие.

— С прибытием, — поздравила и Гера. — Потешил ты нас своим дебютом на олимпийской сцене, позабавил. Лично я считаю, а со мной спорить вряд ли кто станет, что ты снова превзошел Геракла, хотя он и сын самого Зевса. Впрочем, мне-то Геракл, положим, всего-навсего зять, и если говорить откровенно…

Что хотела откровенно сказать про Геракла-зятя главбогиня, осталось неизвестным, ибо ее поспешно перебил главбог:

— Короче, Самарыч, я тебя поздравляю и ручаюсь, что ты сейчас от радости подпрыгнешь до луны или даже укусишь свой собственный локоть. Ты ведь, наверняка, думаешь, что мы призвали тебя с целью окончательно определить, кто из вас двоих с Гераклом — первый. И вам буквально сию минуту придется драться-биться. Не на толстый на живот, а на лютую на смерть. Небось, уж и завещание составил. Признавайся: кому отписал свои допотопные болотные сапоги? Небось, пемзенским бомжам или парижским кутюрье. А я-то надеялся, что мне. Гы-гы-гы…

— Увлеклись, ваше божественное величество, — строго одернула его Гера. — Вы хотели сказать, что…

— Да, мое божественное величество, — спохватился Зевс, — хотело сказать, что свои допотопные сапоги и свой доисторический багор ты, Самарыч, можешь сдать в колдыбанский краеведческий музей. Или в музей мадам Тюс-со. А то и сразу на аукцион Сотбис. Теперь тебе эти неандертальские доспехи не понадобятся.

— Мое божественное величество, — продолжал он, — полюбило тебя, Самарыч, как сына, и приняло мудрое решение. Никаких дуэлей у вас с Гераклом не будет. Ни на шпагах, ни на пистолетах; ни багром по шее, ни сапогом под копчик. Зачем? Ну какая нам, чать, разница, кто из вас чемпион, а кто вице. Вице-дрице, сзади шлица, гы-гы-гы… Пусть над этим ломают голову народы всех времен. Может, они вообще решат, что вы — два сапога пара. Причем на одну ногу. Ту самую, на которой любимая мозоль, гы-гы-гы…

— Короче, — приосанился Зевс, — совет олимпийских богов под моим мудрым руководством постановил нижеследующее: впервые за всю историю человечества предоставить тебе, Самарыч, безродному, понимаешь ли, смертному, право постоянной, то бишь вечной, понимаешь ли, прописки на золотом, понимаешь ли, Олимпе!

У Зевса, кажется, аж дыхание сперло от такой всемирно-исторической сенсации. У Луки Самарыча — тем паче. Эх, как возликует родимый Колдыбан, все Среднее Поволжье, вся держава… да чего уж там — все передовое человечество!

— Не знаю, что и сказать, Зевс Кронович, — честно признался колдыбанец.

— А ты и не говори, — снисходительно разрешил Зевс. — Просто прыгни выше луны или укуси свой собственный локоть. А еще лучше — исполни танец Молодецкого кургана, то бишь своего живота, гы-гы-гы…

— Ближе к делу, муженек! — не выдержала и уже без китайских тире олимпийских церемоний напомнила Гера.

— Итак, Самарыч, — торжественно поднял свой скипетр Зевс, — ты начинаешь новую, вечную жизнь легендарного героя. В сонме богов, полубогов и прочих божественных персон. Правда, языческих, но это, я думаю, подробности для Гомера и Гюго.

— Что от тебя требуется, Самарыч? Да всего ничего. Надо просто выбрать подходящий тебе образ вечной жизни. Так сказать, олимпийский эталон бессмертия. Чтобы у всех твоих современников слюнки потекли. Чтобы они от зависти облетели вокруг Луны и укусили себя за локоть, а еще лучше — за пятку…

— Только помни, колдыбанец, — снова вмешалась Гера, — что согласно законам вечного бытия выбираешь ты раз и навсегда. Твой соперник Геракл не промахнулся. Как известно тебе и всему миру, отхватил он себе в жены вечно юную Гебу, а в тещи — главную олимпийскую богиню. Я уж молчу о том, какое он отхватил приданое. Вот уж действительно: умный зять знает как взять…

— Ее главязычество, — на сей раз поспешил вмешаться Зевс, — хотело сказать, что…

— Желаю и тебе, колдыбанец, — взяла себя в руки теща Геракла, — сделать такой же удачный, образцово-показательный, идеальный выбор.

— Эх и повезло тебе, Самарыч, эх и пофартило, — аж причмокнул Зевс. — Все утехи и удовольствия, о которых мечтают смертные, у нас тут в избытке и в изобилии. Хочешь, отдам тебе в жены одну из моих прекрасных юных дочерей? У меня их тыща, а может, и две. Что твой Париж: выбирать замучаешься.

— Спасибо, но… — замешкался колдыбанский аскет.

— Ну да, ты же у нас шибко серьезный и деловой, — замечает Зевс. — Тогда хочешь, посажу тебя на какой-нибудь главк или министерство? Геракл и то бог без портфеля. А у тебя, как у Апполона, Гефеста, Гермеса, будет своя сфера. Например, департамент по делам пузатых. Это, небось, полчеловечества, а то и больше. Большим бугром заделаешься.

— Большое спасибо, но… — осторожничает Колдыбанский скромник.

— Какой ты, однако, привередливый, — дивится Зевс. — О! Бери себе мой дворец. Это не какое-то там Фонтенбло или ваш Зимний. У меня даже унитазы — из чистого золота. А коврик в сауне знаешь из чего? Из бриллиантов. Чтобы после парной пятки чесать, гы-гы… Короче, вселяйся — не пожалеешь.

— Восторг и ликование, — вежливо покланялся колдыбанец, — но…

— Опять «но»? — изумился Зевс. — Тогда, честное олимпийское, не представляю, чем тебе, Самарыч, по мозгам вдарить? Даже я, верховный бог, не могу придумать ничего более удивительного, чем золото, власть и женщины. Ну а ты, смертный, тем более не укумекаешь…

И действительно, Лука Самарыч что-то не очень кумекает. Трудно без поддержки родного коллектива, без колдыбанских удальцов-мыслителей. Да и свое нутро не дает подсказ. Видимо, потому, что давно к источнику истины не припадало.

— Уважаемые товарищи боги и лично Зевс Кронович! — вежливо молвит колдыбанец. — А нельзя ли, как у нас принято, гостю бутылочку поставить? С дороги, ради приятного знакомства, ну и чтобы разговор душевнее пошел.

— Да ради бога, он же лично я, — шутит Зевс. — Угощайся.

Лука Самарыч угостился, естественно, по-молодецки: весь стакан опрокинул разом. Ульк! Но нет, не посыпались хрустальные окна во дворце Зевса, и вулкан Этна не закашлялся. Лишь струны на золотой лире бога Аполлона отозвались мелодичным звоном. А все потому, что очень мягко, нежно, ласково пошло удальцу внутрь удивительное питие от бога Зевса. И сразу попало в голову, прямо на главную философскую извилину. Но не загнуло ее извечным вопросом: «Ради чего всё это?», а выпрямило в восклицательный знак: «Эх, хорошо всё это!» То есть совсем не по-колдыбански, а вовсе по-столичному. Но Лука Самарыч этой метаморфозы в себе не улавливает, не замечает, не усекает. Испытывает восторг и больше ничего.

— Что это такое? — спрашивает, указывая на бутылку. — Французский коньяк пять звездочек?