В невезучести Артамонова мать могла убедиться и раньше. Дело в том, что до этого похода они совершили еще один, в недалекую деревню, откуда тоже вернулись ни с чем.

А корову мать купила только осенью. Пригнала её аж из Алтайского края. Восемь суток добиралась обратно пешим ходом…

Все это Артамонов рассказывал сейчас притихшим жене и сыну.

Жена, крепившаяся с утра, чтобы не расстраивать Артамонова (понимала: ему всех труднее – родная ведь мать), вдруг коротко всплакнула.

– Все винилась передо мной, – сказала. – Прости, говорит, Полюшку я тебе не вынянчила. Всех перенянчила, а на Полюшку вот сил не хватило…

Сын, понурившись, молчал. Его-то баба Кланя увезла от родителей полуторамесячного, выходила, выкормила из соски и вернула двухлетним румяным бутузом. Артамонов, тогда молодой специалист, жил в частной, промерзшей насквозь комнатушке, у жены вдруг пропало молоко, парень по ночам кричал, жена выла над ним. Ужас! Мать приехала, посмотрела два дня на все это безобразие и заявила решительно:

– Вот что, детки милые, как хотите, а Михаила я у вас заберу. Вы мне здесь мальчонку угробите.

Да и потом Мишка каждое лето проводил у бабушки.

Поспать Артамонову толком не удалось. Он забылся часа на полтора, а потом, видимо от рывка поезда на какой-то станции, проснулся. И сразу почувствовал – больше не заснуть. На всякий случай попробовал проверенное средство – посчитал «белых верблюдов». «Один белый верблюд, два белых верблюда… три белых верблюда…» Это надо было делать неторопливо, старательно представляя верблюдов: как они идут, двугорбые, навьюченные, покачивая головами, – с бархана на бархан, с бархана на бархан… Белые верблюды, белый песок…

Артамонов выстроил длиннющий караван – в тысячу двести голов. Сон не приходил.

Тогда он потихоньку оделся, прихватил со столика сигареты, вышел в коридор. Остаток ночи простоял там у окна. Курил, думал.

Несколько раз выскальзывала из купе жена, потершись щекой об плечо Артамонова, спрашивала:

– Ну что? Как ты? Мотор как?

– Нормально, – отвечал он. – Ты не бегай, спи. Миху разбудишь.

– Ага. Разбудишь его.

У подъезда дома, где жила сестра Артамонова Анастасия с дочерью Ольгой (а последний год и мать), несмотря на ранний час, стояла бортовая машина. Артамонов еще из такси ее заметил и признал.

– Колина, – сказал. – Точно – его.

Коля Тюнин был добрым гением семейства Артамоновых – Новокузнецкой его ветви. Работал он шофером в той же организации, что и сестра, когда и на какой почве они сдружились, Артамонову было неизвестно, но с некоторых пор дом сестры, быт и жизнь без Коли Тюнина он себе представить уже не мог. Хотя сестре, с ее норовистым характером, всегда хотелось все решить самостоятельно, Коля говорил: «Молчи, блин!» – и вертел по-своему: вез из деревни дешевую картошку, выколачивал дачный участок на две семьи («Зачем он мне! Горбатить там на старости лет!» – ругалась сестра), переклеивал обои, устраивал Ольге переэкзаменовки в институте (племянница Артамонова работала и училась – на вечернем отделении). Коля все мог и все умел. Знакомства у него были обширнейшие, в основном по автомобильной линии. Развинтить, собрать что-нибудь из фантастических обломков, перекрасить – все это горело у него в руках, и народ вокруг Тюнина роился – самый разный. Коля мог заставить поехать бельевое корыто.

Артамонову он с первого взгляда не понравился: за чрезмерную бойкость, панибратство и буквально насильственность – по отношению к сестре. Вдобавок, у Коли косил один глаз, и Артамонов неприязненно подумал: «Пройда!»

Но потом узнал Тюнина поближе, понял его бескорыстнейшую душу – и полюбил. Просто из Коли фонтаном била энергия, желание усовершенствовать все вокруг, улучшить и облегчить чужую жизнь, научить этих – «блин, недокумеканных» – уму-разуму. А глаз у него косил, кстати, из-за кессонной болезни: Коля служил когда-то водолазом и, был случай, пролежал несколько часов на дне, придавленный «севшей» подводной лодкой.

Артамоновых ждали: Анастасия и Ольга на работу, естественно, не пошли, отпросились. Коля Тюнин глотал в кухне горячий чай.

– Не успел, блин, позавтракать. Вы чего опаздываете? Ехать надо.

– Не мы – поезд, – сказал Артамонов.

– Не выспался, наверное? – спросила сестра.

Артамонов махнул рукой: какое там!

– Ой, что же делать? Костя звонил только что, просил, чтобы обязательно ты приехал. Он там затуркался совсем. Один ведь с девчонками. Александра-то в больнице. Я тебе говорила – нет?.. Ну, здесь, в городе. Перед праздниками привез, с сердцем плохо. Ничего ей не сообщаем – боимся.

Сестра говорила так, словно у Артамонова были какие-то раздумья: ехать ему или не ехать.

– Давайте я поеду, – вызвался Миха.

– Нет, парень, останешься при женщинах. В качестве рабсилы. У них здесь тоже забот полно.

– Выпей хоть чаю, – засуетилась сестра.

Артамонов, обжигаясь, сделал несколько глотков. От еды отмахнулся.

– Все, – сказал. – Поехали.

Как только выбрались за город, Коля прижал.

– Надо, блин, торопиться, – объяснил он. – Впереди – дорогу-то знаешь – пойдет с горки на горку, и если там эти дорожники, блин, песочком не потрусили – будем ползти. Вон как схватило – зеркало!

Ехали. Жали. Курили крепчайшие сигареты «Памир». Коля специально набил ими полный «бардачок»: прочищают мозги.

– Да, пожила бабушка, – говорил Тюнин, крутя баранку. – Такой случай, когда можно не убиваться. Пожила. Это отец у вас рано помер – я его не знал. А бабушка пожила. Сколько ей было? Семьдесят четвертый?.. Ну, могла бы еще, конечно. Но все-таки… Возраст.

Вроде утешал. А через несколько километров:

– Ты, блин, не обижайся, но заездили вы бабушку. Я и Косте прямо говорил: заездили. Трое вас, а она пахала. До последнего дня. Имела она право отдохнуть – нет?

Артамонов знал: мать Коли Тюнина, будь она жива, при таком сыне не «пахала» бы. Он бы ее на сундук с добром усадил и пряниками печатными кормил, из собственных рук. А они, верно, заездили.

– Слушай, – морщился он, – думаешь, я не понимаю, что ты прав? Прав! На сто процентов. Но ведь ты бабку Кланю тоже знал. Знал? Тогда скажи: усидела бы она там, где сытнее и легче? Она вон ко мне в гости, бывало, приедет на неделю – так измается вся: «Ох, сижу, как барыня! Ох, руки сложила!» Ее Оксана из кухни чуть не взашей выгоняла. Вот честно тебе скажу – надоедало даже. Терплю, терплю – ну, неудобно же родную мать выпроваживать, – а потом прямо спрашиваю: мама, покупать, что ли, билет? «Ну, бери». На когда? «Да лучше б на завтра…» Вот так… Она почему у Кости последние годы, как ты говоришь, пахала? Почему бы ей в городе-то, у сестры, не жить? Квартира – слава богу, всем по комнате: Таське, Ольге, ей… Да потому, что у Кости, как говорится, семеро по лавкам: три соплюхи. Потому, что сам он – с утра до ночи в школе, жена – с утра до ночи в школе. А получают за эти «с утра до ночи», – чтобы только-только концы с концами свести. А! – ладно… И не ковыряй душу.