Трудно сказать, чем бы кончилось это неопределенное положение и как вышел бы из него самолюбивый Кацырев, если бы на помощь ему не явилось неожиданно постороннее и важное обстоятельство. Тридцать первого августа к нему прискакал курьер с известием о начинающихся волнениях в Кабарде и с приказанием немедленно командировать туда батальон ширванцев.

В тот же день войска снялись с позиции и возвратились за Кубань.

Экспедиции Кацырева в 1824 году были последними, в которых принимал участие Якубович, оставивший по себе память на Кавказе подвигами почти легендарного характера.

Вскоре он уехал в отпуск в Петербург и там, вовлеченный в заговор декабристов, навсегда погиб для Кавказа и для России. О дальнейшей судьбе его Розен – один из товарищей его по несчастью – рассказывает, что “когда наступил срок его перемещения из Петровской (каторжной) тюрьмы на поселение, Якубович основал в Енисейске небольшую школу, устроил мыловаренный завод и так удачно вел дело, что не только сам содержал себя безбедно, но и помогал другим беспомощным товарищам. Он скончался в Енисейске от горячки в 1845 году.

Но забытый в снежных пустынях азиатского севера, он оставался долго в памяти тех, с кем вместе на южной окраине дорогой родины боролся за будущий мир и гражданственное процветание плодоносного края, которому только воинственные предания старины и мешали выступить из периода умственного застоя и вековой неподвижности быта и понятия. И не только в памяти их – Якубович жил и в памяти самых врагов, уважавших в нем его рыцарские качества, представлявшие собою редкое сочетание безумной отваги с полным хладнокровием в бою, и с умением побеждать – умение уважать и ценить доблести побежденного.

Осенью 1824 года, в то время как в Кабарде начинало мало-помалу разгораться восстание, привлекая к себе и внимание и русские силы, на правом фланге распространилась, необычная даже для этого испытанного несчастьями края, тревога. Поздно вечером четырнадцатого сентября прискакал к полковнику Победнову, заведовавшему частью Кубанского кордона, нарочный от известного лазутчика али-Мурзы с известием, что в горах, на небольшой речке Хунше, между верховьями Лабы и Урупа, стоит сам анапский паша со значительной партией черкесов и стягивает к себе все новые и новые силы. Али-Мурза знал это с полной достоверностью, потому что паша самого его требовал в свой стан, но только он уклонился от этого свидания, зная, что не добром для него может оно кончиться. Али-Мурза писал Победнову, что черкесы ждут только пушек, чтобы ворваться в русские границы, и что прежде всего они намерены напасть на Тахтамышский аул, разорить его и жителей угнать в горы. Все это была совершенная правда. Паша был не прочь привести в исполнение угрозу, брошенную его чиновником в лицо Кацыреву во время августовской экспедиции, и пойти воевать русское побережье Кубани с тридцатитысячной турецкой армией. Но так как в его распоряжении тридцати тысяч турецких солдат на подобное предприятие быть не могло, то он собрал большие толпы шапсугов и абадзехов и с ними двинулся к Средней Кубани. Маскируя свои действия и намерения дипломатической перепиской о мирном улаживании прикубан-ских дел, он стоял теперь на Хунше во главе трехтысячной партии горцев, и к нему, действительно, шли со всех сторон все новые и новые толпы. Все враждебные действия его до сих пор ограничивались, однако, тем, что он напустил своих абадзехов и шапсугов на бесленеевцев, давших Кацыреву аманатов, и те в наказание подверглись полнейшему разорению.

Получив эти тревожные известия, Вельяминов почел нужным немедленно приехать на Кубань для личных распоряжений. В Тахтамышский аул он тотчас же послал роту Тенгинского полка, предписав полковнику Победнову стянуть туда же две сотни донских казаков, при двух орудиях конной артиллерии, и потребовать от самих тахтамышцев тысячу вооруженных всадников. Кацырев получил приказание быть со своим отрядом в совершенной готовности идти за Кубань, чтобы предупредить вторжение быстрым нападением на самое скопище.

Двадцатого сентября стадо известно, что черкесы тронулись в поход, но куда они направятся – сведений не было,– горцы на этот раз держали свои намерения в величайшем секрете. Кацырев в то время был уже в Прочном Окопе и писал Вельяминову, что если известия о приближении закубанцев окажутся верными, то он немедленно двинется к ним навстречу. Вельяминов почел и здесь необходимым свое личное присутствие и спустя несколько дней был сам в отряде Кацырева. И вот двадцать восьмого сентября два батальона Навагинского полка, батальон тенгинцев, Кавказский и Кубанский казачьи полки, Хоперская и Моздокско-Гребенская сотни, при шестнадцати пеших и четырех конных орудиях, перешли под его предводительством Кубань, на несколько верст ниже Прочно-Окопской станицы, и заняли позицию на реке Чамлыке. Это движение сильного русского отряда заставило черкесское скопище воротиться и занять прежнее место на Хунше. Вельяминов, со своей стороны, второго октября передвинулся на Лабу со всем отрядом, к которому присоединились прибывшие сюда форсированным маршем из Кабарды: девятого числа – второй, а пятнадцатого и первый батальоны ширванцев.

Отряд стоял на Лабе в выжидательном положении, не имея никаких определенных известий ни о движениях, ни о намерениях неприятеля. Но слухи были тревожны. Говорили, что черкесы намерены, обойдя отряд либо горами, либо плоскостью между Лабой и Малым Зеленчуком, ударить на линию в тылу Вельяминова. Вельяминов сознавал, что дерзкое предприятие это может им удасться, и принимал свои меры. Он предупредил полковника Победнова, стоявшего у Тахтамыша, о грозившей опасности подробным сообщением и писал ему:

“Неприятель собирается в значительных силах, чтобы ворваться в наши пределы; я нахожусь с отрядом на Лабе и надеюсь не упустить его из виду, но так как черкесская конница может выиграть большой переход и появиться на Кубани прежде, чем я успею настигнуть ее, то вам, со своей стороны, нужно принять меры, которые поставили бы вас в состояние сражаться с закубанцами, если бы им удалось уйти от меня”.

Победнов был достаточно силен сам по себе, но он мог еще рассчитывать на помощь заведовавшего другим кордонным участком полковника Исаева и действовать с ним, смотря по обстоятельствам, совокупными силами. Вельяминов послал и Исаеву точно такое же подробное извещение, предписывая и ему быть в постоянной и полной готовности встретить вторжение. А так как в районе Исаева находились селения Николаевка и Сенгилеевка, которые, как ближайшие к границе, более других подвержены были опасности, то в распоряжение его дана была еще рота пехоты и казачий резерв (две сотни с одним конным орудием), расположенный у редута Святого Николая, под командой полковника Луковкина. При первом известии о приближении партии к границе Исаев должен был снять все кордоны и образовать из них конный отряд в тысячу человек с двумя орудиями.

“Если бы неприятель и превосходил вас силой,– писал Вельяминов ему и Победнову,– то, имея на своей стороне артиллерию, вы можете сражаться не без выгоды. Нужно только спешивать по крайней мере третью часть казаков для прикрытия орудий и из-за них действовать конницей, пользуясь благоприятными к тому моментами”.