Тогда, не оставляя намерения пройти за Урупское ущелье и изгнать поселившихся там беглых кабардинцев, Кацырев оставил у Башильбаевских аулов две роты пехоты, а с остальным отрядом сделал ночной набег за Большой Зеленчук.

Цель набега и была именно разорить аулы абазинского князя Дударука за смерть Данбека-Лова. Кацырев, однако, не захватил его врасплох – Дударук был настороже и успел спастись со всем семейством, но оставил в аулах семьсот голов рогатого скота и пять тысяч овец. До какой степени поспешно было его бегство, свидетельствовали брошенные на очагах даже котлы с недоваренным мясом, которые, конечно, и сделались добычей солдат; в их же руки на этот раз попало также множество домашней птицы, столь необычной и редкой у черкесов при их передвижной и тревожной жизни. Войска сожгли и разорили аулы и истребили уже сжатое, в снопах, просо. На другой день Дударук со своими узденями сам приехал к Кацыреву, просил мира и дал аманатов.

Пятого августа, ночью, войска перешли Каменный Мост, затем утесистое ущелье и к свету шестого числа были в абазинских аулах Джантсмирова. Здесь они нашли только караул, часть которого перебили, а несколько человек взяли в плен. От пленных Кацырев узнал, что верстах в восьми скрываются черкесские семейства и скот. Кавказский казачий полк, с майором Дадымовым, кинувшийся немедленно в лес, там уже ничего не застал, кроме семисот баранов и быков, но длинный обоз из арб, уходивший оттуда, был усмотрен казаками на возвратном пути. Он был окружен, и все, что оказало сопротивление, погибло, а тридцать девять душ отдались в плен.

На следующий день такой же поиск повторил Кубанский казачий полк, с подполковником Степановским, к верховьям Зеленчука. Казаки и там сожгли несколько брошенных аулов и вытоптали поля, принадлежавшие джантемировцам.

Покончив с Зеленчуком, отряд воротился восьмого числа на Уруп и здесь также предал истреблению хлеба и аулы беглых кабардинцев. Между тем дорога для артиллерии была найдена, и десятого августа войска вошли в темное, мрачное ущелье, которое Кацырев называет Ходос. До сих пор черкесы, занятые спасением своих семейств, даже не показывались в виду отряда, но едва он вступил в это ущелье, как началась перестрелка. Постепенно все суживаясь и суживаясь, горный проход заставил наконец весь отряд вытянуться в нитку. Вот в этом-то месте тридцать отчаянных черкесов преградили дорогу – и остановили несколько батальонов. Несмотря на все усилия, ширванские и навагинские стрелки никак не могли выбить малочисленного неприятеля из крепкого пункта, защищенного скалами и лесом, действия орудий были не более удачны – и отряд стоял. Перестрелка тянулась целый день и вырвала из русских рядов офицера и пятнадцать солдат убитыми и ранеными.

“Во время перестрелки,– рассказывает один участник этого похода,– среди черкесов заметили беглого русского солдата. Правая рука у него была оторвана по локоть, но он проворно управлялся левой, и при помощи подсошек стрелял с замечательной меткостью. Заряжая винтовку, он хладнокровно и как бы дразня солдат распевал русскую песню: “Разлюбились, разголубились, добрые молодцы”... Точно заколдованный стоял он на высокой скале, осыпаемый пулями, и только когда некоторые из них ложились уже очень близко, он громко кричал: “Жидко брызжешь – не попадешь!” – и, припадая к подсошкам, посылал выстрел за выстрелом. Этот отчаянный молодец бесил и солдат и Кацырева”.

К вечеру пришлось, наконец, прекратить бесполезную перестрелку, а ночью посланы были в обход две роты Навагинского полка с майором Широковым; они зашли неприятелю в тыл – и только тогда русские овладели ущельем. Защитники его, очутившись в западне, частью были перебиты, частью взяты в плен. Но русский дезертир успел ускользнуть. “Видно,– замечает Родожицкий,– он был слишком ожесточен против нас и слишком уважаем черкесами за свою отчаянную храбрость, что в самых крайних обстоятельствах они не захотели его выдать”.

Едва войска прошли через ущелье, как в лагерь явились бесленеевские старшины с просьбой пощады. Кацырев, имея надобность послать за провиантом на линию, охотно заключил перемирие, назначив семидневный срок для доставления аманатов. Конца же срок прошел, а аманатов не было, Кацырев, чтобы понудить бесленеевцев к скорейшей покорности, двинулся в их землю. Опять явились к нему старшины, но привезли с собою только двух аманатов и двух русских пленных, обещая доставить остальных на следующий день. Но прошло три дня, а бесленеевцы и не думали исполнять своего обещания. Тоща Кацырев двадцать девятого августа пустил войска топтать и истреблять на расстоянии нескольких верст обширные поля, засеянные просом. Бесленеевцы с горестью видели уничтожение последних средств своего существования, не имея возможности воспрепятствовать ему по своей малочисленности.

Снова появились старшины их в лагере и снова убедительно просили Кацырева остановить истребление, обещая вскоре выслать аманатов, Кацырев остановился. Но вместо аманатов на следующий день явился к нему племянник анапского паши Казнадар-Ага.

На требование его прекратить истребление полей, Кацырев ответил, что бесленеевцы легко могут сберечь свой хлеб, доставя требуемых аманатов.

– Выдачу аманатов,– возразил посол,– остановил сам паша: он полагает, что русскому правительству нет надобности брать аманатов от турецких подданных.

Кацырев ответил коротко, что аманаты необходимы ему, и басленеевцы дадут их или лишатся всего имущества. Тогда ага грубо спросил у Кацырева, зачем он пришел сюда: “Топтать ли просо, или драться?”

– Кабанов, какие были тут, мы всех перебили, ага, а теперь нам драться не с кем,– насмешливо ответил ему переводчик, Измаил Алиев.

Ага опять обратился к Кацыреву:

– По какому праву вы пришли разорять бесленеевцев?

– По такому же,– ответил Кацырев,– по какому они приходили разорять станицу Круглолесскую.

– Это были разбойники,– возразил ага,– и если вы такие же разбойники, как те, то паша прикажет вас истребить.

Кацырев выгнал посланника вон и велел передать, что анапский паша ему не указ и что его самого он щадит теперь только из милости.

Покидая лагерь, раздраженный ага поклялся своей бородой, что если Кацырев тотчас не уйдет за Кубань, то он двинет тридцать тысяч турок и татар в русские границы, и что тогда ответственность за нарушение мира между двумя державами падет на Кацырева.

Кацырев приказал ответить, что он будет ждать турок на Кубани, а пока займется тем, за чем пришел сюда,– и войскам отдан был приказ продолжать истребление полей.

Положение отряда становилось, между тем, все затруднительнее. От беспрерывных трудов и переходов по горам люди и лошади были чрезвычайно изнурены. Запас провианта истощился. Солдаты кормились только просом, сами вымолачивая или вытирая его каменьями из снопов и варя из него кашу без соли и без сала; у офицеров не стало чаю, сахару, не было табаку, и даже у маркитантов перевелась водка. К счастью, болезненности в отряде, несмотря на неимоверные труды солдат, не было. А нанести существенный вред закубанцам с другой стороны не представлялось возможным. Черкесы не спускали с отряда глаз и на семьдесят верст кругом спасали семейства и имущество, оставляя пустые аулы.