жилые дома – приземистые и высокие, плоские и остроконечные – и антенны на них, а также редкие чахлые деревья и небоскребы Нью-Йорка вдали. Самолет кренился, проваливался, а то, наоборот, взмывал ввысь, и земля за иллюминатором то заполняла все стекло, то совсем скрывалась из вида. Небо было ярко-синим, и его безмятежный свет, казалось, лишал все вокруг способности к движению. Сверху были видны только постройки – создания рук человеческих, сами же люди словно и не существовали. Самолет пошел резко вверх, ему, похоже, не хотелось покидать бесстрастные и мирные высоты, потом накренился, и Ив припал к иллюминатору, надеясь разглядеть статую Свободы, хотя его уверяли, что отсюда она еще не видна. Но вот самолет стал камнем падать, навстречу им устремился океан, моторы взревели, крылья бешено задрожали, сопротивляясь мощной тяге к земле. Затем, уже у самой воды, из-под брюха самолета вынырнула полоска земли. Колеса коротко и глухо стукнулись о твердую поверхность, мимо с шумом проносились проволочные заграждения, прожекторы и вышки. По громкоговорителю стюардесса поздравила их с благополучным прибытием и выразила надежду увидеть их в будущем снова на борту самолета. Стюардесса была очень хорошенькая. Ив флиртовал с ней без устали целую ночь, в восторге от того, как легко ему это удается. Он был пьян, страшно измотан и пребывал в какой-то странной эйфории, здорово смахивающей на панику, – он сознательно отрезал себе все пути к трезвому мироощущению. Голос стюардессы как бы вызвал из небытия жителей этой новой планеты, они выросли как из-под земли – толкали перед собой тележки, махали руками, пересекали дороги, исчезали в зданиях и выплескивались оттуда. Голос стюардессы попросил пассажиров оставаться на местах до полной остановки двигателей. Ив вытащил пакет с коньяком и сигаретами, купленными в Шенноне, и аккуратно сложил «Франс-суар», «Монд» и «Пари-матч», он был уверен, что Эрик захочет просмотреть их. На крыше ярко раскрашенного здания виднелись силуэты людей; Ив с нарастающим волнением, близким к состоянию душевной муки, пытался разглядеть пылающий костер головы Эрика. Но люди находились слишком далеко, отдельные лица пока еще нельзя было различить. И все же он знал, что там, посреди этой безликой толпы, стоит Эрик и ждет его, и это знание вдруг наполнило его душу неизвестным дотоле счастьем.

Самолет наконец полностью остановился. И тут все пассажиры, облегченно вздохнув, поняли, что обрели способность к движению. Залязгали замки ремней, люди снимали с сеток свертки, газеты, плащи. Изменились и лица пассажиров – это были уже не те люди, что совсем недавно болтались между небом и землей во власти таинственной стихии, и лица у них были другие – те, что они «носили» на земле. Путешествующая в одиночестве матрона, с удовольствием флиртовавшая направо и налево весь полет, вновь превратилась в мать семейства – теперь к ней не подступиться. Бизнесмен, который всю дорогу развлекал Ива рассказами о том, как он облазил побережье озера Мичиган, наслаждаясь прекрасной рыбалкой, теперь с важным и отчужденным видом завязывал галстук, словно никогда не пускался в откровения. Ив не надел в дорогу галстук, на нем была только синяя рубашка с коротким рукавом, и еще он захватил на всякий случай легкую спортивную куртку; теперь его вдруг обуял страх, не допустил ли он здесь промаха, не зная американских правил? Вдруг его не пустят в страну? Но теперь ничего нельзя изменить. Ив поправил воротничок, надел куртку и провел рукой по волосам – не слишком ли длинные? Обругав мысленно себя, он пожалел, что не расспросил раньше обо всем попутчиков. Его сосед, молодой органист из Монтаны, с сосредоточенным видом, тяжело дыша, приводил себя в порядок. Во время полета он был очень дружелюбен, приглашал Ива, если тот будет в Монтане, обязательно навестить его, но сейчас Ив вспомнил, что адреса он так и не дал, да и вообще ничего, кроме того, что его звали Питер, было о нем не известно. Совершенно ясно, что теперь к нему с расспросами не подступиться. Почти все пассажиры знали из его пьяной болтовни, что он француз и летит в Штаты впервые, а некоторые были также посвящены в то, что в Нью-Йорке у него есть друг, актер. Когда они находились в воздухе, все это выглядело вполне пристойно. Но теперь, на земле, по здравом американском размышлении, его рассказ казался подозрительным. Раньше Ив никогда не ощущал себя французом, теперь же впервые почувствовал свое отличие, свою «французскую» второсортность. Он болезненно ощущал, как его чураются, это было очевидно, хотя и не бросалось в глаза, ему уклончиво и поспешно улыбались, ясно давая понять, что на помощь тут рассчитывать не приходится – кто знает, что он из себя представляет на самом деле. Иву пришло в голову, что наверняка перед тем, как впустить в страну, его подвергнут тестированию, а что, если он не пройдет тест? Он смотрел на толпившихся в проходе пассажиров уже по-новому, вновь погрузившись в привычное состояние одиночества и снисходительного презрения к окружению. «Желаю удачи», – кинул ему на прощание сосед и занял свое место в очереди на выход; наверное, так же поспешно и в тех же выражениях он простился бы даже с другом, которого увозили в тюрьму. Ив вздохнул, по-прежнему не поднимаясь и ожидая, когда рассосется очередь в проходе. И с грустью подумал: «Le plus dur reste à faire»[67].

Позднее он тоже влился в поток людей, медленно текущий к выходу. Пассажиров провожали, желая им всего наилучшего, улыбающиеся стюардессы. Солнце играло на их лицах и лицах спускавшихся по трапу людей; казалось, что с самолета они переходят в некий новый и прекрасный мир. Держа газеты под мышкой, Ив нервно перекладывал пакет из одной руки в другую, его колотила нервная дрожь. Та стюардесса, с которой он флиртовал, стояла ближе всех к выходу. «Аи revoir»[68], – сказала она ему, улыбаясь лучезарно и слегка насмешливо, как умели многие его соотечественницы. Неожиданно ему пришло в голову, что он ее больше никогда не увидит. До сих пор он как-то не думал, что, возможно, оставляет позади нечто такое, чего в один прекрасный день ему мучительно будет недоставать. «Bon courage»[69], – прибавила она. Он улыбнулся и ответил: «Merci, mademoiselle. Au revoir»[70]. Он хотел еще сказать: «Vous êtes très jolie»[71], но не успел, оказавшись внезапно на ярком свету – солнце било ему прямо в глаза. Трап под ногами был какой-то необычный. Когда он наконец ступил на твердую землю, сверху его окликнули: Bonjour, mon gars. Soyes le bienvenu»[72]. Ив поднял глаза. Перегнувшись