Утес прошел по тропинке, протоптанной мной к ручью, а потом двинулся в лес по нетронутому насту. Там я нашел гигантские кедры, вздымающие к небу могучие ветви, тяжелые от снега. На многих стволах виднелись шрамы давнишнего пожара. Вокруг уцелевших ветеранов подрастал молодой лиственный лес: березы, тополя и ольха — их мог бы обхватить и ребенок. На их голых ветках покоились огромные груды снега. С кончиков ветвей свисали сосульки. Удивительно красивый зимний пейзаж, хотя и изысканно-чуждый любому человеку, выросшему на равнинах, вроде меня.

Войдя на дюжину шагов под укрытие деревьев, я почувствовал какую-то тревогу. Остановившись и замерев, я прислушался. У хорошего солдата развивается шестое чувство — ощущение слежки. Я слушал, внимательно оглядывался по сторонам и даже широко раздувал ноздри, вдыхая воздух. Падальщики вроде медведей имеют характерный запах. Однако мои обычные чувства не сумели обнаружить никаких признаков опасности. Маленькие птички перепархивали с дерева на дерево. Изредка одна из ветвей вздрагивала, и на землю обрушивался сверкающий поток снежинок. Помимо этого, мне не удавалось заметить никакого движения, даже ветер не шевелил кроны деревьев.

Утес терпеливо ждал, пока я выберу, чем заняться дальше. Его спокойствие помогло мне решиться: если мой конь не видит поводов для тревоги, значит, возможно, чувства меня обманывают. Я потянул его за поводья, и мы углубились в лес.

На первый взгляд все выглядело мирно. Ровную снежную поверхность покрывали кочки, насыпавшиеся с ветвей, и следы кроликов. Мы с Утесом медленно поднимались вверх по склону. Снег был глубоким, доходя мне до колена, а кое-где даже до бедер. Кроме птиц, в лесу не было видно других живых существ, но меня не оставляло ощущение слежки. Несколько раз я останавливался и оглядывался назад. Я уже жалел, что у меня нет оружия получше древнего ружья. Я почистил его, содрав слой ржавчины, но уверенности в его способности выстрелить, не говоря уже о точности, у меня по-прежнему не было.

Наконец я заметил одинокую сухостоину. Она торчала выше по склону и была несколько крупнее, чем мне бы хотелось, но я решил, что смогу ее завалить и дотащить до дома хотя бы половину ствола. Дерево явно было мертво. Было похоже, что одна его сторона почернела от случайного удара молнии. Кора осыпалась со ствола, обнажив серебристо-серую древесину. Дерева будет более чем достаточно, чтобы восстановить запас дров, а сухое дерево будет хорошо гореть без лишней копоти. Я отбросил сомнения и побрел вверх по склону. Утес покорно следовал за мной.

Когда мы наконец добрались до дерева, я остановился перевести дух и прислонился к стволу. Сердце стучало у меня в груди, и, несмотря на холод, струйки пота сбегали по спине. Не снимая рукавицы, я зачерпнул пригоршню чистого снега и съел его, чтобы утолить жажду. И все это время я оглядывался по сторонам в поисках неизвестного наблюдателя. Я отвел Утеса в сторонку и стал думать, куда лучше будет свалить дерево.

От первого же взмаха топора на меня осыпался ворох сухого снега. Это повторилось со вторым и третьим ударами, пока ветви не освободились от своего груза. Утром я заточил лезвие, и оно глубоко вгрызалось в сухое дерево. Я высвободил топор, расставил ноги пошире и размахнулся снова. Лезвие вошло под углом к первой зарубке. Рывок, замах. В стороны полетели первые щепки. Я поднял топор для нового удара и отчетливо ощутил чужое присутствие за спиной. Боковым зрением я уловил какое-то шевеление, почувствовал движение воздуха. Я резко обернулся. Никого. Я повернулся в другую сторону. Ничего: ни взлетевшей птицы, ни очередного снегопада. Утес с усталым спокойствием стоял неподалеку, ни к чему не проявляя интереса. Показалось.

Так или иначе, сердце все еще отчаянно колотилось в моей груди. Я подышал глубоко, стараясь успокоиться, и снова взялся за топор. Я вложил в замах весь свой страх, и лезвие вгрызлось в дерево с такой силой, что мне пришлось его расшатывать, чтобы высвободить. Спустя полдюжины ударов щепки устилали снег, а мне удалось согреться и даже взмокнуть. Я продолжал трудиться, стараясь не обращать внимания на растущую уверенность, что за мной кто-то наблюдает. «Верь своему нутру», — часто повторял сержант Дюрил. Мне становилось все труднее пренебрегать собственным чутьем. Еще через десять ударов я выпрямился, резко развернулся и поудобнее перехватил топор.

— Я знаю, что ты здесь! — проорал я, обращаясь к окружающему лесу. — Покажись!

Утес поднял голову и удивленно фыркнул. Я стоял неподвижно, моя грудь тяжело вздымалась, взгляд метался по сторонам. Кровь стучала в ушах. Но я не видел ничего, что представляло бы для меня угрозу. Мой конь смотрел на меня с легким беспокойством. Я перевел взгляд на дерево. Оставалось еще более половины ствола.

Я стиснул зубы и вновь взялся за дело. В каждый удар я вкладывал весь свой немалый вес, и грохот разносился далеко по лесу.

«Бояться себе запрещаю!»

Я произнес эти слова нарочито строго, а затем с каждым новым ударом топора я повторял и повторял как заклинание.

«Прочь я не убегаю!»

И вновь, и вновь:

«Бояться себе запрещаю»

Топор врубался в ствол, только щепки летели. При следующих четырех ударах я произнес эти слова громче и вскоре уже кричал с каждым замахом, вкладывая в него всю свою силу. Дерево содрогалось. Я бил снова и снова, и наконец оно застонало, и я едва успел отскочить в сторону — ствол буквально соскочил с пня и рухнул с оглушительным грохотом, разнесшимся по промерзшему лесу. Он с треском проломился сквозь хрупкие и обледеневшие ветки соседних деревьев, на несколько мгновений застрял, приостановленный одним из них, но потом упал на землю, подняв в воздух вихрь колких снежинок. Я заморгал. Мне показалось, что возмущенный лес отвесил мне пощечину холодной влажной ладонью.

Я сильно недооценил работу, за которую взялся. Повалив дерево, я должен был обрубить со ствола все ветви. В том числе и те, что оказались внизу, когда оно рухнуло. Успело почти стемнеть, прежде чем я сумел подготовить бревно, которое, как я полагал, Утес сможет дотащить до дома. Я намотал веревку на ствол и привязал ее к упряжи Утеса.

Никогда в жизни я не был так рад покинуть какое-нибудь место. Мне хотелось спешить, но тащить огромное бревно вниз по склону сквозь заснеженный лес было не так просто, как могло бы показаться. Нужно было следить, чтобы веревка не путалась у Утеса в ногах и не цеплялась за деревья, но я никак не мог сосредоточиться на том, что делаю. Меня не оставляло ощущение слежки, и я чуть ли не с каждым шагом оглядывался через плечо. Я обливался потом — от страха не в меньшей степени, чем от усталости. Когда тени на снегу из голубоватых стали превращаться в черные, мы едва добрались до опушки леса.

В Широкой Долине смеркалось всегда постепенно, солнце медленно скрывалось за плоским горизонтом. Здесь, у подножия гор, ночь начиналась сразу, словно чья-то рука опускала плотный занавес, когда измятые холмы заглатывали бледное солнце. Я почувствовал приближение мрака и больше уже не мог сдерживать ужаса. Я бросился вперед, тяжело барахтаясь в глубоком снегу, напугал Утеса, схватившись за его поводья, и потащил, заставляя поторопиться.