количества строк под двустишиями, четверостишиями и прочими строфоидами: «Вила и Леший» (1912) — 55: 40: 5 %, «Хаджи-Тархан» (1913) — 20: 55: 25 %, «Поэт» (1919) — 25: 30: 45 %, «Ладомир» (1920) — 3: 90: 7 %. Доля двустиший постепенно падает; может быть, их высокий показатель в «Виле и Лешем» был знаком простоты идиллического жанра. Доля «прочих» строфоидов поначалу повышается: в «Поэте» это происходит уже за счет полубезрифменного 17-стишия «С высокого темени волосы падали…» и, что интереснее, сложного плетения рифм в 16-стишии «Что катятся в окно… За смертью дремлющее „но“… Иль мне быть сказкой суждено». После этого в «Ладомире» Хлебников резко отказывается от наметившегося направления экспериментов, дает огромную подчеркнуто классическую композицию почти из одних четверостиший — а затем полностью переходит на новые рельсы, к астрофическому вольному дольнику и вольному ямбу. Рецидив ранней манеры в маленьком «Уструге Разина» — неполный, потому что здесь Хлебников пробует прежний строфоидный стиль не на ямбе, а на хорее.

Генезис. Ни одна, самая гениальная, новация не возникает на пустом месте. Поэтому важно оглянуться на те эксперименты других поэтов, которые Хлебников мог использовать в своем творчестве.

На один из источников раннего, микрополиметрического стиха Хлебникова нам уже случалось указывать: это «Лествица» А. Миропольского-Ланга (изд. 1901). Напомним ее звучание — четверостишия смешанным метром, хореем, ямбом, хореем, амфибрахием и опять смешанным метром: «…Высокий, звонкий свод, Отзвук каждого движенья, Бесов злобный хоровод И — мученья, и мученья! // Нет, не хочешь ты мучений, Стонов грузных тел. — В небесах ликуют тени, Чертят грешному предел. // Ты всех объяла тканью нежной — Покров единый надо всем; В тебе нет горести мятежной, Твой взор прозрачен, тих и нем. // Смело ты зажгла зарницы, Осветила ярко тьму, — Грозно огненные птицы В княжью вторгнулись тюрьму. // И руки слепцов разъяренных Застыли пред трепетным светом, А камни в стенах полусонных Их встретили звучным приветом. // Высокий, звонкий свод Опустел, и бесов нет. Их расторгнут хоровод… Последнему утру — привет!..» Представляется, что эти строки о ночи мнимого еретика в тюрьме напоминают будущего Хлебникова не только метрикой, но и стилистикой.

Источник ритмики позднего Хлебникова — вольного дольника на трехсложной основе с расшатанными рифмами — можно видеть прежде всего в «Пузырях земли» Блока, которые и образностью своей из всего Блока ближе всего к молодому Хлебникову: «Золотистые лица купальниц, Их стебель влажен. Это вышли молчальницы Поступью важной В лесные душистые скважины…» или «На перекрестке, Где даль поставила, В печальном весельи встречаю весну. На земле еще жесткой Пробивается первая травка. И в кружеве березки — Далеко — глубоко — Лиловые скаты оврага…» (стих второго примера — нерифмованный, но созвучия перекрестке — жесткой — березки и далеко — глубоко заставляют обманчиво ждать в нем рифм). Вольным дольником сверхдлинными строками (с обилием 2-сложных интервалов) переводил Бальмонт «Побеги травы» Уитмена (1911) — интерес Хлебникова к Уитмену известен. Вольным дольником сверхкороткими строками — преимущественно двухударными, как в «Береге невольников», — писал Вяч. Иванов в «Кормчих звездах» (подражая Гете и Фету: «И был я подобен Уснувшему розовым вечером На палубе шаткой При кликах пловцов…») и писал Кузмин в «Осенних озерах» (подражая народному двухиктному стиху: «…Что на севере муки И на юге, На востоке солнца И на западе, Видела Чистая Все муки людские, Как мучатся грешники…») — их обоих Хлебников считал своими учителями. Но эти образцы почти все были нерифмованные; открывать спорадическую рифмовку и сложное переплетение рифм приходилось помимо них.

Первый случай сложного переплетения рифм в поэмах «Творений», как сказано, мы находим в «Марине Мнишек» (1912–1913): «„Тату! Тату! Я буду русская царица!“ Не верит и смеется, И смотрит ласково на дочку, И тянет старый мед, И шепчет: „Мне сдается, Тебя никто сегодня не поймет“. По-прежнему других спокойны лица. Урсула смотрит просто, кротко На них двоих и снова быстрою иголкой, Проворной, быстрою и колкой, На шелке „Вишневецкий“ имя шьет Кругом шелкового цветочка. Меж тем дворовые девицы Поют про сельские забавы…» (13-стишие ABCDBDAxEEDCA); второй — в «Поэте» (11-стишие «…Как каменной липой на темени…», ABACCxDDx(EE)В). Обе поэмы при жизни Хлебникова не печатались. Еще раньше этот прием встречается у Хлебникова в двух стихотворениях, напечатанных в «Дохлой луне» (1912): в знаменитом рифмическом эксперименте «Я нахожу, что очаровательная погода…» (16-стишие ABCADxDxEEFFBCGG) и в «Числах» (АхВхАВСС); потом — в конце «Веко к глазу прилепленно приставив…» (1916), в «А я / Из вздохов дань…» (1918: «Нет, это не горы!..» — ABCCADDB) и, наконец, уже на пороге наших поздних поэм, — в стихотворении «Весеннего Корана…» (1919). Осознанность этого приема видна из того, что здесь следуют друг за другом постепенно усложняющиеся 4-, 6- и 15-стишия: «Весеннего Корана Веселый богослов, Мой тополь спозаранок Ждал утренних послов (АВАВ). Как солнца рыболов, В надмирную синюю тоню Закинувши мрежи, Он ловко ловит рев волов И тучу ловит соню, И летней бури запах свежий (АВСАВС). О, тополь-рыбак, Станом зеленый, Зеленые неводы Ты мечешь столба. И вот весенний бог (Осетр удивленный) Лежит на каждой лодке У мокрого листа. Открыла просьба „небо дай“ — Зеленые уста. С сетями ловли бога Великий Тополь Ударом рога Ударит о поле Волною синей водки» (ABCAxBDECEFGFGD).

Пока Хлебников от случая к случаю занимался этими пробами, нашелся поэт, который взял хлебниковское «Я нахожу, что очаровательная погода…» с его плетением рифм и с его причудливыми созвучиями погода — по года, любви чар — вечер, ударение — удар ея и не я и сделал из него основу всей своей стиховой системы. Это был Мариенгоф. Вспомним начало его «Магдалины»: «Бьют зеленые льдины Дни о гранитные набережные, А я говорю: любовь прячь, Магдалина, Бережно (АВАВ). Сегодня, когда ржут Разрывы и, визжа, над городом шрапнели Вертятся каруселями, Убивая и раня, И голубую возжу У кучера вырывают смертей кони — Жители с подоконников Уносят герани, И слякотно: сохрани нам копеечки жизни Бог!.. А я говорю: прячь, Магдалина, любовь до весны, как проститутка „катеньку“ за чулок» (ABBCADDCEE). И так далее: ABCDDABC АВСАСВ ABCADBDC ABBCAC, ABCDACDB АВСАВС и проч., с этими характерными ABC… в начале, как бы задающими установку на нерифмованность, и с неожиданно всплывающими потом трудноузнаваемыми рифмами: весну — виснут, кутают — уюта, дышит — выкидыш. Даже на слух опытного читателя многие из этих нетрадиционных рифм могли оставаться неощутимы, и тогда прорифмованность текста становилась неполной, — как и в поздних поэмах Хлебникова. В «Магдалине» (1919) ритм стиха — акцентный, очень вольный, в «Стихами чванствую» (1920) рядом с этим появляется ритм