Он взял ее за руку, она не сопротивлялась.

– Все они мужчины?

– Да.

И внезапно она заговорила. Без слез, без истерики, но слова вдруг полились из нее быстро и страстно, словно время для разговоров подходило к концу и наступал момент выбора.

– Джон, я хочу узнать все, узнать прямо сейчас, прежде чем ты уйдешь. Этот вопрос будет задан ужасно не по-английски, но ты все время твердил мне одно и то же. С того самого времени, как пошел на эту работу. Ты внушал мне, что отдельные люди не имеют значения: ни я сама, ни Энтони, ни твои агенты. Самое главное, повторял ты, что это твое призвание. Так вот, я хочу знать: кто призвал тебя? Что это за призвание такое? На этот вопрос ты никогда не находил для меня ответа. И потому прятался от меня? Быть может, ты мученик, Джон? Тогда я действительно должна уважать то, чем ты занимаешься. Скажи, тебе многим приходится жертвовать?

Откровенно избегая ее взгляда, Эвери сказал:

– Все обстоит совершенно иначе. Я выполняю свою работу. Я – техническая деталь, часть общего механизма. Ты же хочешь обвинить меня в двойных стандартах, верно? Стремишься показать парадоксальность и двойственность моего положения.

– Ничего подобного. Но ты сказал то, что я желала услышать. Очерти вокруг себя круг и не смей выходить за его пределы. Это не двойные стандарты, Джон. Это полное отсутствие всяких стандартов. Ты ставишь себя очень низко. Неужели ты действительно считаешь себя таким ничтожеством?

– Это ты сделала из меня ничтожество. И не усмехайся. Ты и сейчас принижаешь меня, как только можешь.

– Джон, я готова дать любую клятву, что не делаю этого намеренно. Когда ты приехал домой сегодня вечером, у тебя был такой вид, словно ты влюбился. Обрел любовь, которая дает тебе счастье. Ты казался свободным и в ладу с самим собой. На мгновение я даже подумала, что у тебя появилась другая женщина. Вот почему я спросила, все ли твои агенты мужчины… Я решила, что у тебя новая любовь. А теперь ты сам мне говоришь, что ничтожен, но при этом даже этим готов гордиться.

Он немного подождал, а потом улыбнулся, как улыбался Лейсеру. И сказал:

– Я ужасно скучал по тебе, Сэра. В Оксфорде я специально ходил к тому дому на Чандос-роуд, помнишь его? Нам было там хорошо, правда? – Он пожал ее руку. – По-настоящему хорошо. И я думал обо всем. О нашей семье. Об Энтони. Я люблю тебя, Сэра, люблю. За все… За то, как ты воспитываешь нашего ребенка. – Он рассмеялся. – Вы оба такие уязвимые. Порой мне даже трудно воспринимать вас отдельно друг от друга.

Она молчала, и Эвери продолжил:

– Я подумал, а что, если бы мы жили за городом? Купили бы дом… У меня теперь гораздо более прочное положение на службе. Уверен, Леклерк поможет получить ссуду. Тогда у Энтони появилось бы место, где он смог бы побегать, порезвиться. Надо только стать смелее в своих действиях, расширить свои перспективы. Надо начать снова ходить в театры, как мы делали в Оксфорде.

– Разве? – спросила она рассеянно. – Но как мы будем ходить по театрам, если поселимся за городом?

– Департамент мне действительно дает очень многое, разве ты не видишь? Это настоящая работа, важная работа, Сэра.

Она мягко оттолкнула его.

– Мама приглашает нас всех к себе в Рейгейт на Рождество.

– Вот и чудесно. Послушай… По поводу моей конторы. Они теперь кое-чем мне обязаны после проделанной мной работы. Меня примут как равного. Как полноценного коллегу. Я стану одним из них.

– И тогда ты снимешь с себя всякую ответственность, не так ли? Ты же будешь лишь одним из членов большой команды. Значит, никаких жертв не потребуется.

Они вернулись к тому, с чего начали. Эвери, не сразу поняв это, тихо продолжал:

– Так я могу сказать ему? Могу сообщить, что ты приняла приглашение поужинать вместе?

– Боже милосердный, Джон, – горько усмехнулась она. – Не пытайся манипулировать мной, как одним из своих дерьмовых агентов.

Холдейн тем временем сидел за своим столом и просматривал доклад Гладстона.

Военные маневры проводились в районе Калькштадта дважды – в 1952 и 1960 годах. Во втором случае русские имитировали атаку пехоты на Росток при участии большого количества бронетехники, но без поддержки с воздуха. Об учениях 1952 года было мало что известно, за исключением того факта, что тогда крупный воинский контингент разместился в Волькене. Отмечалось, что большинство солдат носили малиновые погоны. Впрочем, сведения могли оказаться недостоверными. В обоих случаях район объявляли закрытым, причем ограничения распространялись до самого морского побережья. Далее следовал длинный список основных промышленных предприятий. Поступила информация – ее передал Цирк, отказавшись назвать источник, – что на плато к востоку от Волькена было начато строительство нового нефтеперерабатывающего завода, оборудование для которого доставлялось из Лейпцига. Существовала вероятность (хотя и не слишком большая), что его переправляли железной дорогой именно через Калькштадт. Не было никаких сообщений о волнениях среди гражданского населения или забастовках на заводах, которые могли бы привести к временному ограничению доступа посторонних в город.

В лотке для входящих документов лежала записка из отдела регистрации. Там подобрали затребованные им досье, но многие из них были совершенно секретными. Ознакомиться с ними он мог только в помещении библиотеки.

Холдейн спустился вниз, набрал нужную комбинацию кнопок, чтобы открыть замок, и через стальную дверь вошел в отдел регистрации, пытаясь нащупать выключатель, но не находя его. Ему пришлось в темноте пробираться мимо рядов стеллажей в небольшую комнату без окон в самом дальнем углу здания, где хранились документы, представлявшие особый интерес или помеченные как сверхсекретные. Здесь царил кромешный мрак. Он чиркнул спичкой и только тогда нашел выключатель. На столе лежали две стопки папок. Операция «Майская мушка», «совершенно секретно», теперь уже в трех томах с прикрепленным сверху списком допуска и обманкой – липовым названием досье «СССР и Восточная Германия». В этих папках в образцовом порядке хранились все имевшие отношение к делу документы и фотографии.

Бегло просмотрев новые входящие бумаги по «Майской мушке», Холдейн переключил внимание на вторую стопку досье. Это было повергавшее в депрессию собрание тонких папок с материалами на разного рода мошенников, проходимцев и сумасшедших, которые во многих странах мира под любыми предлогами пытались – изредка даже успешно – продать западным разведкам самую откровенную дезинформацию. Причем методы, пускавшиеся для этого в ход, оказывались на редкость однообразными. Крохотное рациональное зерно, почерпнутое из газет или из базарных сплетен, искусственно раздувалось до огромных размеров взятыми из головы подробностями, часто настолько невероятными, что становилось ясно, какими идиотами мошенники считали своих потенциальных жертв. Но рано или поздно чувство меры изменяло им, и следовала неизбежная реакция – полный разрыв отношений.