До нее, если верить карте, было восемь километров. Терпимо для пешего отряда. Если бы только не черная чернота впереди, лишь вдали где-то, «на горизонте», надрезанная иллюзорной полоской желтого света…

Признаться, вглядываясь в эту густую тьму, трудно было надеяться на удачу в каких-либо переговорах. О чем вообще можно договариваться с людьми, годами живущими без солнечного света? Один древний мудрец сказал: мы есть то, что мы едим. Но еще, добавлю от себя, мы есть то, где мы живем. Если ты живешь на торте, покрытом заварным кремом, — ты шоколадный заяц. Если в разлагающейся человеческой печени — трупный червь…

Не один я за первые минуты в Колодце успел искренне усомниться в здравости Индриковой идеи поздороваться за руку с учителем Вохуром.

— Как мне представляется, нормальным в такой черноте оставаться невозможно, — озвучил мои страхи Терен. — Ибо понятие психической нормы слишком тесно связано с понятием нормы биологической…

Мы с Таней коротко кивнули. А Борзунков, Перемолот и Лехин сделали вид, что не расслышали. Тоже, в общем, неплохая тактика.

Местность поначалу была почти идеально ровной. Затем начался пологий подъем, который делался все круче, пока не стало окончательно ясно, что мы движемся вверх по склону холма, не отмеченного на карте.

Мы прошли еще примерно пятьсот метров, и черная чернота… закончилась. Вуаля!

Выяснилось, что «Вегнер» материализовался в низине, накрытой шапкой плотного тумана и отгороженной от северной части Колодца массивным и грозным холмом, имевшим форму бумеранга. Стоило нам взойти на него, как нашим жадным взглядам открылся… антропогенный пейзаж!

Внизу лежала страна манихеев.

Компактная такая Терра Нова. Абсолютно Чужая Земля.

Чувствовал ли я себя Колумбом? Афанасием Никитиным?

Скорее да, чем нет.

Если не принимать в расчет некоторые особенности архитектуры, больше всего это походило на окраины заполярного городишки, построенного во времена Ранней Директории военными и промышленниками, а позднее переориентированного на малобюджетный, дикий туризм.

Узкая дорога. Фонарные столбы. На столбах — редкие фонари, горящие бледным бело-голубым светом.

На проводах сияет иней. Деревьев нет, вместо них — ледяные сталагмиты. Неряшливыми пятнами лежит изморозь. Местами что-то вроде невысоких сугробов.

— Снег?! — изумился Перемолот.

— А почему нет? — Индрик пожал плечами.

— Но как?

— Да так. Сложно, что ли, представить себе физические условия кристаллизации влаги? Скажем, здесь температура отрицательная. А вы допустите, что в районе Водопада-Минус — положительная. Вот и вся натурфилософия.

К их разговору присоединился Терен, а я продолжал сосредоточенно изучать пейзаж, прямо как фельдмаршал Кутузов — Бородинское поле. Только если Кутузову верой и правдой служила подзорная труба, то мне — встроенное в эту модификацию «Саламандры» ВУН, выдвижное устройство наблюдения.

Дорога уходит вперед, сворачивает за невысокий холм с каменной башней на макушке…

А возле дороги виднеются… дома! Белые, с одинаковыми плоскими крышами.

Если забыть об отсутствии окон и непривычных, овальной формы дверях — считай, дачные домики. Спереди — крылечко и опрятная ограда. Сзади — нечто вроде приусадебного участка, на участке — о Господи ты Боже мой… оранжерея! Да, все убогонькое, наскоро сколоченное из разномастного хлама, неумелое. Но — человеческое!

Сходство с дачным поселком стало еще более полным, когда я заметил, что возле ближайшего к нам домика хлопочут обычные куры. Мои дорогие курочки! Кажется, той же грязно-рыжей породы, какую я однажды уже имел счастье дегустировать близ Стикса-Косинуса.

Дальше — интереснее. Возле сарая по соседству расхаживала… корова. Настоящая. Только маленькая, карликовая, что ли. Величиной с овцу. Мутация? Результат селекции местных мичуринцев? Да какая разница! Главное, что корова.

Возле третьего домишки млела на крыльце собака. Так и тянуло сказать «млела на солнцепеке», уж очень знакома была эта смесь лености и довольства на длинной морде с зажмуренными глазами. Если бы в Колодце Отверженных имелось хоть что-нибудь, напоминающее солнце… Впрочем, после этих вполне человеческих домиков от манихеев всего можно было ожидать, в том числе карманного солнца, разжигаемого от очередной местной аномалии. Лица наши подобрели.

Спустившись с холма, мы, конечно, пытались установить контакт.

Кричали. Деликатно стучались в двери, размахивали белым флагом. Индрик дважды выстрелил в воздух.

Но к нам никто не вышел.

Опрятные дома выглядели покинутыми. Причем покинутыми недавно — на веревке у ближайшего сарая висела немудрящая мужская одежонка: черные штаны, подбитые ватой, куртка, серая в черную риску накидка из блестящего хосровского шелка.

— Да куда же они, шут их раздери, подевались? — задумчиво спросил Перемолот.

— В лес пошли. По грибы, — буркнул капитан-лейтенант Борзунков.

Дорога, заложив размашистую петлю, огибала мавзолей бочек из-под горючего — надписи «Токсично!», ржавые бока — и направлялась прямиком в Город Вохура. Нам с дорогой было по пути.

Конечно, мы надеялись найти в деревне какой-нибудь транспорт. Ведь если имеется дорога, значит, где-то должно быть и то, на чем по ней ездят? Однако сыскался лишь велосипед со сломанными спицами.

Деревня осталась позади. Фонари поредели, хотя и не исчезли совсем. Теперь они заливали дорогу резким хирургическим светом, который, впрочем, быстро иссякал и как-то даже истончался, вливаясь в серые сумерки обочин.

Обочины же вливались в заснеженные пустоши, кое-где украшенные сталагмитами, а над пустошами стелился зернистый лиловый туман. Который, судя по этой самой зернистости, уж точно туманом не являлся.

Сами сталагмиты тоже изменили форму, теперь они стали похожи на трезубцы Нептуна и короны Снежной Королевы. Триумф сюрреализма!

Зазвенело вдалеке на высокой ноте. А потом вновь стихло. Мы тоже помалкивали, даже по сторонам смотреть расхотелось… Лишь Индрик неутомимо вертел головой, снимая встроенной в шлем камерой сомнительные красоты местной природы.

Между тем дорога наша медленно втягивалась в узину между двумя скалами. Вершины их были скрыты во тьме, недосягаемой для света фонарей. Стены, образующие ущелье, казались плоскими, как будто даже искусственно отшлифованными. Неужели рукотворный проход? Или еще одно чудо местной геологии?

Узина эта обещала быть достаточно протяженной. Где-то полчаса быстрым шагом. Усиленная же освещенность ее нервировала. Кому в таком месте понадобилась иллюминация?

Борзунков сделал знак Лехину и Перемолоту, чтобы, значит, не теряли бдительности. А я сделал знак Тане — чтобы не боялась.